Вадим
Васильевич
ОГЛАВЛЕНИЕ
От автора. ЧАСТЬ 2. ЧАСТЬ 3. Приложение 1. Приложение 2. Приложение 3. Приложение 4. ЧАСТЬ 6. Глава 2. Глава 3. Глава 4. Глава 5. Глава 6. Глава 7. Глава 8. Глава 9. Глава 10. Глава 11. Глава 12. Глава 13. Глава 14. Глава 15. Глава 16. Глава 17. ЧАСТЬ 7. ЧАСТЬ 8. ЧАСТЬ 10. Глава 2. Глава 3. Глава 4. Глава 5. Глава 6. Глава 7. Глава 9. Глава 10. Глава 11. Глава 12. Глава 13. Глава 14. Глава 15. Глава 16. Глава 17. ЧАСТЬ 11. Глава 3. ЧАСТЬ 12. Глава 2. Глава 3. Глава 4. Глава 5. Глава 7. Глава 9. Глава 10. От автора-3. ПРИЛОЖЕНИЯ
Часть-приложение 1. Часть-приложение 2. Часть-приложение 3. Часть-приложение 4. Часть-приложение 5. Глава-приложение 2. Глава-приложение 3. Глава-приложение 4. Глава-приложение 5. Глава-приложение 6. Глава-приложение 7. Глава-приложение 8. Глава-приложение 9.
Предисловие
Российское
общество:
ложь "общественная"
Российское государство:
ложь "государственная"
"Олигархический лифт"
Региональная Олигархия
(на примере
банка "Россия")
Центральная Олигархия
(на примере Газпрома)
"Олигархический синтез":
на кого работает Газпром
Русская Олигархия:
и это многое объясняет
Глава 1.
Почему "государство
бездействует"
Почему
"государственным" людям
в "государстве
российском" плохо.
Почему в России
такая коррупция.
Почему "безвластие"
при "беспределе власти".
Почему в России
беззаконие.
Почему Россия
похожа на Африку.
Почему Запад
смотрит на Россию
свысока.
Почему у России
нет союзников.
Почему "государство врет"
и "умалчивает"
Почему "либерализм"
стал идеологией
российских "реформ"
Почему "власть"
безответственна
Почему "приоритетные
национальные проекты"
такие
Почему такие реформы
За что наказали
Ходорковского
Почему "власть"
провинциальна
Почему
"национальную идею"
так и не нашли
Почему "власть"
боится "оранжевых
революций"
Россия: страна,
которой нет
Россия: Родина,
которой нет
Русская асоциальность:
и это многое объясняет
Глава 1.
Кто главный русский враг
Как разгадать
"загадку Путина"
Почему хорошему
человеку в России плохо.
Или "почему,
если ты такой умный,
ты такой бедный"
Почему антигерои -
"герои нашего времени".
Почему Россия -
нецивилизованная страна.
Почему русские
терпят олигархию.
Почему русские "болтают"
Почему русские
проигрывают
Почему Россия -
такая богатая,
а русские — такие бедные.
Чем русские отличаются
от других европейцев
Почему победители
живут хуже
побежденных
Почему хочется
Сталина.
Почему "бытовая
коррупция"
Почему в России такая
армия.
Почему Россия
в моральном обмороке
Почему в России
нет идеологии
Что делать
Глава 1.
Очевидность ответа
Что и как делать. Российское общество как Партия или Параллельная Россия
Исправление имен
(уточнение
и продолжение)
Кто сейчас
самый актуальный
политик России
Почему
в наличной России
всякая оппозиция
бессмысленна
Как остановить
развал России
В чем состоит
"особый путь России"
Кто истинный
герой нашего времени
Как добиться
правды и справедливости
Как добиться
перемен к лучшему.
Или ложь
"демократическая".
Приглашение
Русский массовый
человек
или ложь
"национальная"
"Великая
русская культура"
или ложь
"культурная"
«Русская
политическая
культура»
или ложь
«политическая» № 2
"Тайна"
русской "власти"
или ложь
"византийская"
ИИсправление имен
(дополнение)
Почему чиновники
не уходят в отставку
Почему чиновники
берут взятки
Почему "власть"?
Почему никто России
не хозяин
Почему немцы "стучат"
Почему русские не улыбаются
Почему Москва такая
Почему
в наличной России
честные выборы
бессмысленны
Приложение
Почему Россия — cтрана неотвеченных «вечных русских вопросов»
1.
Именно потому, что она — страна без элиты.
В самом деле, ведь что такое элита?
Это голова или «мозг нации» (если вспомнить Ленина). Так выходит и «по жизни», и по здравому смыслу, и по науке, да и по тому же Ортеге-и-Гассету («народное тело» и «головка»). И главное дело этой головы — думать. Думать и давать ответы на вопросы — до того, как они возникнут, до того, тем более, как они превратятся в «вечные вопросы».
Думать.
А много ли «думато» в России, и о многом ли?
Не говоря уж о пресловутых «Кто виноват?» и «Что делать?» не осмысленны важнейшие явления русской жизни, и на важнейшие вопросы не даны важнейшие — жизненно насущные — ответы.
Нужны ли примеры?
1.
Ну, вот самый очевидный из них.
Ясно, что советский период русской истории — её важнейший период, апогей своего рода. Как никак, а именно тогда Россия (СССР) и определяла судьбу мира (да и быть ли ему вообще), и являлась глобальной сверхдержавой. Такого прежде не было точно. Всё это уже повод для того, чтобы подумать, «а что это было-то» и куда это нечто пропало, и почему.
Но — "не думато".
Советский период и не осмыслен, не усвоен и не освоен — выводы не сделаны.
Потому по сию пору, в этой безответности, люди рассуждают о недавнем прошлом сугубо «по-бабьи» — так, как иная женщин говорит о своем недолгом опыте супружеской жизни. Этот формат рассуждений известен: «Было и хорошее, было и плохое». Кто-то из этих бывших жен говорит, что «хорошего было лучше», кто-то говорит, что «плохого было больше».
Примерно в таком же — женском — ключе люди говорят и о своей недавней истории — истории советского периода. Иные поступают ее проще. Одни произносят одно иностранное слово «тоталитаризм», друкие — другое, «сталинизм» (тоже заемное) и тем закрывают тему. И этим-де всё сказано.
Хотя и не понято.
Потому как тут же всплывает известное: «Было и хорошее». И как это «хорошее» понять?
Бог весть.
Словом, история неосмысленна. «Не думато».
Не осмыслены и внятно не изложены другие важные вещи.
Скажем, феномен того же Сталина — почему о нем многие так тоскуют? Или распад СССР — почему он так легко распался? Или феномен так называемой «новой России» (та, что образовалась в 1991 году на месте РСФСР) — что это такое?
И т. д. и т. п.
«Не думато» и о более простых, казалось, вещах.
Так, есть сейчас некие люди, которые сейчас пытаются говорить о России и русских. Это опять же одиночки разного рода — журналисты, «аналитики», «политологи», всякого рода вольные мыслители и пр., и пр. Но как и о чем они говорят?
Это тут — самое интересное и показательное.
Они пока даже не могут определить сам предмет своего разговора.
Так, пойдет ли речь о России, так тут же эти люди задаются вопросом: а что такое собственно Россия? Это кто сейчас? Или что это?
Бог весть. И разгораются по этому поводу бурные и нескончаемые споры.
Так, пойдет ли речь сейчас «о русских», так и тут немедленно следует просто обвал вопросов. А кто это — русские? Кого можно считать русским, а кого — нет? И как считать — что измерять, что вычислять? И, вообще, есть ли такой народ или нет? Русские — это нация или нет? И что такое нация вообще?
И т. д. и т. п.
2.
И не только всё это только «не думато», но даже нет языка, на котором можно было бы об этом думать. И это само по себе есть отдельная важная проблема.
Современного русского социально-политического языка — нет.
На его месте — та же «дырка», что и на месте элиты. Люди пользуются языком примитивного марксизма (или поп-марксизма), который до того органично вошло в плоть и кровь говорящих, что собственно марксистским словарем ими он и не осознается. Он считается просто «языком науки».
Но и это даже не язык, а некая смесь из советских учебников, казенных инструкций того же времени, западного научного разговора и языка современной русской улицы.
А при звуках такой речи трудно не вспомнить вирши известного крестьянского поэта, который в своей «Руси советской» так описывает «политический дискурс» крестьян, собравшихся у волостного правления пообщаться:
Корявыми, немытыми речами
Они свою обсуживают "жись".
Или, по методу контраста, можно вспомнить тонкого эстета Ортегу-и-Гассета с его «Восстанием масс», где об этой же проблеме сказано очень выразительно: «Оторопь берет, когда люди вполне культурные — и даже весьма — трактуют злободневную тему. Словно заскорузлые крестьянские пальцы вылавливают со стола иголку. К политическим и социальным вопросам они приступают с таким набором допотопных понятий, какой годился в дело двести лет назад для смягчения трудностей в двести раз легче».
3.
Словом, и «не думато», и языка нет для думания.
Почему?
Потому что и думать некому, и язык разрабатывать некому. Ибо «головы» (элиты) нет.
О чем и речь.
4.
Приложение
Россия безъязыкая
(нет правильного языка — нет и правильной мысли, нет и правильного действия)
1.
Есть фраза, известная еще с античных времен: «Заговори, чтобы я тебя увидел». Иначе говоря, язык и говоримое на нем показывает наличие некой сущности и её качество.
Это же правило работает и в обратную сторону: отсутствие языка показывает отсутствие некой сущности — тем более той, которая без языка существовать не может просто по определению.
Это есть как раз случай русской элиты (как идеи, идеи, конечно — не факта) и её отсутствия (как факта).
О чем речь?
О том, что в России нет адекватного социально-политического языка, на котором можно было бы говорить о политике и прочих вещах, с нею связанных. И нет самым очевидным (хотя, как водится, незамеченным) образом.
Почему его нет?
А потому что взяться ему неоткуда. Его должна была бы выработать та самая элита, которая должна была бы быть. Но её и нет. Вот и языка, ответственно, нет тоже. «Улица корчится безъязыкая». Массы говорят на том «языке», который у них есть, а у них есть тот язык, на котором и говорить о политике нельзя, и — главное — нельзя понимать русскую реальность, оценивать её и, тем более, менять к лучшему.
Есть такое выражение у англичан — Pidgin English. То есть, это такой гибридный англо-китайский язык, который родился в английской колонии, который не есть ни английский язык, ни китайский. Одно слово — «пиджин инглиш».
Есть и у французов нечто подобное — petit negre. То есть, тот «французский язык», который усвоили жители колоний Парижа. Это тоже нечто межеумочное.
Вот и в случае современного русского «политического» языка мы имеем дело с неким «пёти рюсом» — «языком», равным отсутствию языка политики.
Примеры?
За ними далеко ходить не надо. Они вокруг и в изобилии.
2.
Например, ни о чем в России так много не говорят, как о «государстве». Оно делает то, оно делает (или не делает) сё, оно такое, оно этакое и т. д. Это дело понятное, дело привычное.
И всё это при том, что в России слова-именования для собственно государства — нет. И русские массы пользуются «наследием веков», архаикой — словом, производным от «государя» («царя») и означающем, соответственно, «царство» (или буквальное «государство»).
Или, если еще точнее (строже, корректнее, политологичнее), то это есть русский эквивалент сейчас всем привычного древнегреческого слова «монархия».
И это сейчас оно привычно и общеупотребительно, а вот, скажем, во времена Пушкина, когда ему нужно было сказать именно о монархии, то он, как правило, говорил о «государстве» (там, где «государь»). И именно оно было для поэта антонимом или антитезой для понятия «республика».
Отступ. 1. Может возникнуть вопрос: а как Пушкин называл то, что сейчас принято называть «государством» — не как форму правления, но просто как «власть», как те, кто правит? Поэт, в отличие от наших современников, был прост, ясен, не жеманничал: кошку называл кошкой, правительство — правительством. Это сейчас люди бояться, как суеверные крестьяне, называть вещи своим именами: и правительство, и президента РФ», и его присных они называют и общo, и безлично (чтоб никого не обидеть) — «государство».
А так обидеть, действительно, трудно. Ведь люди еще с советских времен помнят, что «государство — это мы». Да и сам «президент РФ» любит «отмежевываться» от «государство». Мол, одно дело оно — плохое и недоброе (что в тени Ивана Грозного_да Иосифа Сталина пребывает), совсем другое дело — мы, хорошие, правильные и современные. Конечно. Как это однажды сказал Путин?
Так, в «Заметках о дворянстве» (1835 г.) есть такая мысль: «Чем кончится дворянство в республиках? Аристократическим правлением. А в государствах? Рабством народа, а = b».
«Государство» здесь, как ‘то видно из контекста, — это «монархия».
А он их так и называл, прямо и без обиняков — «правительством». Это ясно следует из его, скажем, «Дневников». Там везде, где поэт говорит о царе (Николай I) и его приближенных, он так и пишет — «правительство».
«Очень часто мы обманываем население. Ну, не мы, а государство».
Вот-вот.
Так вот, о «государстве».
Этим словом вполне и с полным правом можно было пользоваться до 1917 года, пока был в России собственно царь-государь и собственно государство.
А что сейчас?
А вот для того, что сейчас, что «вообще» — когда царя-государя нет, у русских масс слова нет.
Потому они по-прежнему пользуются «государством», что, конечно, странно. Особенно это странно звучит, если русское «государство» перевести на иностранные языки буквально. Тогда оно будет звучать, как «королевство». Это будет немецкое das Konigreich, английское the kingdom, французское le royaume и т. д.
А вот того слова, которое хотя бы отчасти соответствовало своему иностранному аналогу, каким на западе Европы обозначают собственно государство (то есть, не монархию, а политически организованное общество), в России нет. И потому и здесь и сейчас приходится «выкручиваться», язык выкручивая, то есть, говорить «собственно государство», «государство, которое не царство, а государство» и т. п.
А что делать?
Если точного термина нет, то приходится к иносказаниям и описаниям с соответствующими оговорками и толкованиями.
Какого именно слова нет?
Тут опять же приходиться прибегать к описаниям и сравнениям. Как «там» называют то государство, которое не царство, а государство?
Во всех языках оно звучит примерно одинаков, ибо происходит от одного латинского корня — status. Во Франции это etat, в Германии это Staat, в Англии это State, в Испании это estado, в Италии это stato и т. д. И во всех языках значение этого слова примерно одинаково — это «положение», «порядок» (вещей и людей) или нечто, близкое по смыслу к слову «устройство».
Или, по подспудному смыслу этого же слова, так — «обустройство».
Или, по скрытому намерению в этом же слове звучащему, даже так — «благоустройство».
Почему нет?
Особенно если вспомнить английский синоним слова «государство», который звучит как commonwealth, а переводится как «общее благо».
Итак, нет того слова, что было бы близко по смыслу к «статусу» или «обустройству».
А есть то, что есть.
То есть, «государство».
3.
Другой, не менее показательный, пример «отсутствия наличия». Речь идет о слове, которое по своему значению не менее важно, чем то же «государство».
Это «республика» — важное слово и важное понятие. Тут всё понятно: одно дело — монархия, как то было в России до 1917 года, другое дело — республика. Разница.
Так вот, казалось бы, должно было бы осмыслено и само это слово, так и широкий круг богатых идей, который он подразумевает.
Казалось бы.
А на деле всё иначе. Словом «республика» в своем исходном и главном значении для русского массового сознания просто не существует. Его просто нет.
А что есть? Как употребляется это слово?
Только как красивый эвфемизм для «бантустанов», который в России немало — местных национальных образований — тех, что прежде называли «бывшие царские окраины и поч.
А сама «республика» как Идея, как res publica, как «общее дело» в русском массовом сознании отсутствует. Понятно, как и слово, его знаменующее — при том, что оно вроде бы и есть. Ну да, есть Чеченская республика, Ингушская Республика, Карельская республика и т. д.
Есть республика как территория.
А вот республики как способа обустройства этой самой территории, как образ общественной жизни — нет.
Вот такая диалектика: и есть слово, и нет его.
А отсутствует оно потому, что нет в русской практике такой реалии — республики, нет и слова соответствующего. Ну да, кто, где и когда слышал в современной России такое, например, словосочетание, как «Российская республика»?
Никто, нигде и никогда.
А вот «Государство Российское» — звучит. И его гордые звуки всем чрезвычайно нравятся, вызывают адекватные спинномозговые вибрации.
Дело в том, что говорить о «российской республике» просто некому. И не перед кем. Массам эта идея и неизвестна, и неинтересна. Тут всё, как в той старой американской шутке про соцопросы: «Как вы полагаете, что хуже — незнание или нежелание знать? — Не знаю и знать не хочу».
4.
Кстати, коли уж коснулись «национального».
Казалось бы, уж на что важна эта тема, а и тут ни о чем всерьез и предметно говорить нельзя. И по той же самой «филологической» причине, когда (перефразируем поэта) «кричать» есть чем, а вот «разговаривать» — нечем.
Казалось бы, на что уж привычна фраза, которые слышали все и часто: «Россия — многонациональная страна…». Её ритуально и с «великим бережением» произносят многие: мол, осторожнее надо, «мягше» надо, потому как Россия… (см. выше).
Но что это значит?
На этот вопрос массовый человек ответит просто: мол, речь о том, что «в стране живут люди разных национальностей». И при том он посмотрит с недоумением: чего, мол, непонятного-то?
А непонятно тут многое.
Ведь пресловутая национальность» — это нелепо-бюрократическое изобретение советского времени, употребляемое как синоним «народа». А никаким синонимом она быть не может — ни по какому учебнику.
Потому что «национальность» — это принадлежность к нации, это, по сути, предложение назвать эту самую нацию.
Именно в этом смысле это nationality везде и употребляется.
На это скажут: хорошо, не вопрос, тогда так: «В России живут люди многих наций». Так лучше?
Нет, не лучше, а еще более нелепо. Ведь что такое нация?
Это народ (народы), составившие одно государство. Скажем, есть американская нация, хотя там могут жить и разные этносы (скажем, разные племена аборигенов) и просто люди разного этнического происхождения — ирландцы, разноплеменные африканцы, мексиканцы, немцы, поляки и т. д.
Но нация, заметим, — одна. Тут сомнений нет.
И та же самая история с нацией испанской, английской, французской и т. д.
Скажем, в Париже много негров и арабов (если об этносах говорить), но на вопрос касательно их nationalite они все ответят одинаково: «Je suis Francais». Все они — французы. Такова их национальность, такова их нация.
И тут действует одно простое правило: одна государство — одна нация. Двух наций в одном государстве быть не может.
Недаром ООН, где представлены государства, называется ООН — «Организация объединенных наций».
Недаром, и в английском и французском языках слово «нация» часто служит синоним «государства», а тамошнее популярное national на русский язык переводится как «государственный».
Тут всё понятно.
И, если вернуться к России, то поневоле возникает вопрос: как это, государство (как территориальное образование) — одно, а в нем живут разные «нации» или «представители разных наций (национальностей)»? Как это понять? Тут возможны два вывода: либо это вовсе не государство (как территориальное образование), либо это вовсе не нации. Народы — да. Но — не нации.
Какой вариант предпочесть?
Видимо, второй, потому как в реальности РФ как территориального образования сомневаться не приходится — есть территория, границы, пограничники и т. п.
Скажут: а если не нации, то как называть тех, кого в РФ привычно, по-советски, именуют «национальностями»?
Вот в том-то и дело, что возникают вопросы. И именно потому, что языка, чтобы разговаривать о «национальном» (или теперь так — этническом), в России просто нет.
Есть некие советские обмылки, изобретения советских идеологов, есть инерция бессознательного словоговорения, а собственно языка — нет.
О чем и речь.
Потому мы имеем не термины, но пустую шелуху слов, в чью пустоту каждый волен вкладывать то содержание, которое ему нравится. Что и делает этот «язык» пустой фикцией. Ибо язык тогда является языком, когда он общий, а коли общего языка нет, то как говорить, общаться, думать и прочее?
Никак.
5.
Примерно такая история произошла в России со словом «демократия». Это слово хорошо всем известно, популярно, и по-разному — кто-то её хвалил и вожделеет, кто –то — ругает и клянет.
Почему?
Потому что называются так самые разные вещи. А порою и просто противоположные.
Так, в России «демократией» называют тот порядок вещей, который существует в «развитых странах» (их благоустройство) и который основной массе русских людей в основном нравится — «всё по уму», «всё для человека», «всё правильно» и т. д.
Так, точно так же, демократией, называют здесь тот порядок вещей, который установился в России после 1991 года, который русским массам нравится очень условно — выборочно, как минимум. Скажем так: много «товаров» — это хорошо, много беззакония и аморализма — это плохо. И т. п.
Так, демократией, называют те выборы, что есть в Западной Европе, так же, демократией, называют те «выборы», что есть в наличной России.
И т. д.
Что общего между всеми этими реалиями?
Часто — ничего.
Но везде звучит одно слово «демократия». Что оно в сем случае значит?
Это слово есть термин, которым можно оперировать, что-то обозначать?
Нет, конечно.
А когда слово обозначает всё, оно не обозначает ничего. Это просто ярлычок, который каждый лепит так и туда, как и куда он хочет.
Это есть всё та же безъязыкость — безъязыкость, сбивающая с толку. Что происходит всегда, если одно и то же слово обозначает разные вещи.
6.
Вопрос: коли адекватного современности русского социально-политического языка нет, то какими словами люди мыслят, на каком языке они говорят?
А вот как раз теми, какими в России и говорят. Они говорят на том языке, какой они единственно знают — на пошло-марксистском. Так говорят «левые», так говорят «правые», в том числе и профессиональные борцы с «коммунизмом». Они тоже (а может, и тем более) никакого иного языка, кроме этой марксистской пошлости, не знают. Отступ. 2. Как видим, кругом «знакомые всё лица», старые добрые советские клише — «построение» (некоего «изма»), «в несколько ударных лет», «норма выработки» (как тут не вспомнить ударника Стаханова?), опять же, сравнение России с «остальным миром», который ей надо догнать. Что опять же, очень по-советски (по-ленински, по-сталински, по-хрущевски) — «догнать и перегнать» и т. д.
Если в этом «построении» поменять знаки — слово «капитализм» на слово «социализм», то что получится? Как видим, на том же, сталинском (советском) языке говорит и тот, кто все 90-е годы «позиционировал себя» как главного борца с «коммунизмом», кто любил говорить при всякой своей удачной акции, что это-де есть «последний гвоздь в крышку гроба коммунизма», и т. д.
Но это странность никого не смутила — и по той же самой причине.
Это для них единственный «научный» язык, на котором они обсуждают известный им реальность.
Они по-прежнему говорят о «формациях», то есть, о «капитализме» и «социализме» (но, понятно, с «правильной» переменой знаков), они по-прежнему говоря «строительстве» очередного «изма» (на сей раз, понятно, «капитализма», коль скоро «социализм» уже строили), они по-прежнему используют советскую же риторику и обороты, её привычно не замечая.
Как господин Журден не замечал, что он говорит прозой.
Иногда получается совсем забавно.
Например, в 90-х годах была в России такая телепередача — «Подробности». И однажды (29 июня 1994 года) её гостем стал Анатолий Чубайс. Там он, как «мать российской приватизации» (так он там сам себя тогда назвал), определил главную задачу этого предприятия таким образом: «Цель приватизации — построение капитализма в России, причем в несколько ударных лет, выполнив ту норму выработки, на которую у остального мира ушли столетия».
Получится речь «О задачах хозяйственников», с которой выступил Сталин в 1931 году на Первой Всесоюзной конференции работников промышленности. Впору продолжить цитатой оттуда же: «Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».
Другого языка русские массы не знают.
Потому они всё это слушают, слышат и не смеются.
Вопрос: что и как можно описать (объяснить и т. д.) на «языке», которые равен своему отсутствию?
Понятно, что ничто и никак.
Вот это ничто и никак в России сейчас и происходит.
«Улица корчится безъязыкая».
7.
И если бы дело ограничивалось только «описаниями».
Если бы.
Но всё гораздо хуже — ничего доброго сделать, пользуясь этим «языком», нельзя. Или не пользуясь вовсе никаким языком, что тут одно и тоже. Ведь надо формулировать задачу, если есть идея сделать что-то правильное, а как это сделать, коли язык неправильный?
Никак. В том-то и проблема.
Потому что это точно тот случай, когда слова важнее дела. Именно и буквально — без какого либо публицистического преувеличения. И логика этого «важнее» очевидна вполне.
Потому что правильно названое дело правильно и понимается, правильно и делается.
Потому что неправильно названное дело неправильно и понимается, неправильно и делается.
Вот и получается, не дело, а безделье. И даже хуже того — вместо правильного дела выходит дело не правильное, вместо пользы — вред, вместо добра — зло.
Вот и получается, что слово важнее дела. И тут сомневаться никак не приходится.
Потому что, опять же, пример перед глазами.
Ведь в России часто говорят не просто о «государстве», но об «укреплении государства». Это веджь очень важно. И с этим никто и не спорит. Конечно, государство должно быть крепким. Конечно, чем оно крепче, тем лучше. Тут вопросов нет.
Другое дело, как достичь этого самого укрепления.
В том-то и дело, что с наличным словом-обозначением государства (того, что «статус», того, что «обустройство») этого самого укрепления достичь нельзя. Со словом «государство» можно достичь только того. что обычно и всегда и достигается — не укрепление, но ослабление его. Именно. И это обычная, в общем-то, история: люди «хотят как лучше», а выходит, «как всегда». То есть, как хуже.
Почему? Отступ. 3.
А потому что слово такое.
А слово это — «государство», то, что производится о первоосновы — от «государя».
И поэтому тут само это слово дает людям «верную» подсказку, как это самое государство и укреплять. И людям ясно, как.
Ну да, коли основа основ — «государь», то надо всячески укреплять первое лицо государства (царя, генсека, «президента»). Надо крепить его авторитет (портреты на стенах и пр.), надо наделять его всё новыми и новыми полномочиями, словом, возможно большей властью.
Потому что, как полагают массы, чем сильнее будет «государь», тем сильнее будет и «государство». Как иначе? Тут массам связь этих «укреплений» проста, ясна и единственно возможна. Как иначе? Иначе никак.
Ортега-и-Гассет с особым чувством пишет о том, что массы не понимают сущности государства. Русские массы тут могу служить отличным примером такого непонимания.
Вопрос: что получается в случае такое «укрепления государства»?
Получается то самое ослабление государства («статуса») вместо его укрепления.
Потому что государство («статус»» и «обустройство») — это не «государь», а общество — крепкое общество. И, чем оно крепче, чем более оно политически организовано, тем крепче государство («статус»). Хотя бы по той простой причине, что собственно государство по всем словарным определениям это самое общество («политически организованное общество») и есть.
И тут, действительно, всё понятно и логично.
Что такое собственно государство (как «статус» и обустройство»)?
Это общество.
А что такое привычное русское государство (как «государь»)?
Это «государь». То есть, всего–навсего один-единственный человек.
Так что чего сильнее?
Конечно, одно государство (как «статус») сильнее другого государства (как «государь»).
Потому что общество всегда сильнее одного человека.
Отсюда и вред этого неверного словоупотребления. Оно тут подобно ложному указателю на дороге — указывает направление, противоположному истинному.
Люди, слыша в «государстве» слово «государь», начинают всячески укреплять последнего. Наделяя его еще большей властью, еще большими полномочиями, еще большей любовью и обожанием. И, чем больше они его так укрепляют, тем больше они его ослабляют — до тех пор, пока государство не разрушится вовсе.
Это тот случай, на который часто ссылались многие христианские авторы, когда они писали о сути грешника. Его они сравнивали с псом, который лижет пилу и, пьянея от вкуса крови, не понимает, что пьет свою собственную кровь. И, чем больше он пилу лижет, чем больше он пьянеет от собственной крови, тем меньше этой крови и сил у него остается, тем скорее он гибнет.
Отступ. 4.
Тут трудно избежать сравнений — сами слова их подсказывают.
Образ этого пса напоминает чиновных «укрепителей» нынешнего российского «государства». Чиновники, которые сами по себе и во всей своей сумме всё наличное русское «государство» и составляющие, конечно, стараются укреплять государство. И ради этого они всячески обхаживают «государя» — первое лицо государства, они всячески стараются сделать ему приятное.
И тут выходит та самая «собачья история»: чем больше лизания, тем слабее «государство».
А что касается примеров такого «укрепления» государства в России, то они, опять же, перед глазами — русская история полна ими.
Так, нет никаких сомнений в том, что первый русский царь Иван грозный был сильным правителем — на то он и Грозный. Это царь делал всё, что хотел — и казнил, кого хотел, и миловал.
Но смог ли он создать сильное государство?
Нет, конечно.
Недаром вскоре после его смерти в России наступило Смутное время — время безгосударствия и, соответственно, безгосударственности.
Так, Николай I очень заботился о крепости своего государства (своей власти), был очень увлечен идеей порядка и упорядочивания всего и вся. «Держи всё», — таковы, по преданию, были его последние слова, сказанные им своему наследнику.
Но что вышло?
Государство вышло на всеобщее удивление слабым — оно проиграло Крымскую войну англо-французскому десанту.
Так, последний русский царь Николай II был очень увлечен своим властным статусом, толкуя его в традициях XII века («хозяин земли русской» и пр.). Отступ. 5.
Но что вышло?
Вышло, что после его отречения его государство «слиняло» (Розанов) в два-три дня. То есть, для кончины государства понадобилось ровно столько времени, сколько его нужно, чтобы просто сообщить всей России, что царя больше нет.
Из «Апокалипсиса нашего времени» (статья «Рассыпанное царство») Василия Розанова (1918 год): «Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три. Даже «Новое Время» нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей. И, собственно, подобного потрясения никогда не бывало, не исключая «Великого переселения народов». Там была — эпоха, "два или три века". Здесь — три дня, кажется, даже два. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска. Что же осталось-то? Странным образом — буквально ничего».
Так, последний генсек ЦК КППСС и «президент» СССР Горбачев также очень беспокоился об «укреплении Союза». И он под этим предлогом собрал в своих руках все возможные властные полномочия — стал очень «сильным».
Но что вышло?
То же самое.
СССР рухнул тогда, когда его «партийный государь» стал максимально сильным — в том смысле, как он и прочие «укрепители» эту самую силу и укрепление понимали. Можно сказать, что он рухнул под тяжестью полномочий, что он на себя набрал.
Конечно, ясно, что это был сопутствующий развалу антураж, не причина развала, но всё-таки, если говорить о неверно понятом «укреплении» государства, то это было именно оно, неверное.
А можно далеко в историю не заглядывать.
Можно поступить совсем просто — просто посмотреть на настоящее. Тут совсем уж всё наглядно, ибо всё перед глазами.
Так, есть массовое мнение, что Путин «восстановил государство» в России. И все согласны в том, что его власть в РФ больше, чем была у Ельцина — он-де «сильный правитель».
Положим.
Но стало ли сильнее «восстановленное государство»?
Да и «восстановлено» ли оно?
Нет, конечно.
И резоны этого «нет» тут вполне очевидны (см. Дополнение 4. «Путин восстановил государство» (ложь «государственническая»)
Так что, вовсе не безобидна эта архаика.
Слово «государство» тем и опасно, что оно и самую сущность собственно государства понять мешает (ибо тут «государь» на первый план, как чертик из табакерки, выскакивает), и укрепить его не позволяет по причине того же чертика-государя.
Так что слова важнее дел. «В начале было слово», как бы пошло это ни звучало. И слово «государство» — тому хороший пример.
А важнее слова хотя бы потому, что они просто первeе: ведь сначала в мозгу возникает образ действия («слово»), а потому уже само действие («дело»).
А если этот образ неправильный, как в данном случае, то и действия тут точно такое же. Неправильное.