Вадим
Васильевич
Крауд маркетинг получаем безопасные ссылки - крауд ссылки купить linkum.ru.
ОГЛАВЛЕНИЕ
От автора. ЧАСТЬ 2. ЧАСТЬ 3. Приложение 1 к части 4. Приложение 2 к части 4. Приложение 3 к части 4. ЧАСТЬ 6. Глава 2. Глава 3. Глава 4. Глава 5. Глава 6. Глава 7. Глава 8. Глава 9. Глава 10. Глава 11. Глава 12. Глава 13. Глава 14. Глава 15. Глава 16. Глава 17. ЧАСТЬ 7. ЧАСТЬ 8. ЧАСТЬ 10. Глава 2. Глава 3. Глава 4. Глава 5. Глава 6. Глава 7. Глава 9. Глава 10. Глава 11. Глава 12. Глава 13. Глава 14. Глава 15. Глава 16. Глава 17. ЧАСТЬ 11. Глава 2. ЧАСТЬ 12. Глава 2. Глава 3. Глава 4. Глава 5. Глава 7. Глава 9. Глава 10. От автора-3. ПРИЛОЖЕНИЯ К КНИГЕ
Часть-приложение 1. Часть-приложение 2. Часть-приложение 3. Часть-приложение 4. Глава-приложение 2. Глава-приложение 3. Глава-приложение 4. Глава-приложение 5. Глава-приложение 6. Глава-приложение 7. Глава-приложение 8.
Предисловие
Российское
общество:
ложь "общественная"
Российское государство:
ложь "государственная"
"Олигархический лифт"
Региональная Олигархия
(на примере
банка "Россия")
Центральная Олигархия
(на примере Газпрома)
Русская Олигархия:
и это многое объясняет
Глава 1.
Почему "государство
бездействует"
Почему
"государственным" людям
в "государстве
российском" плохо.
Почему в России
такая коррупция.
Почему "безвластие"
при "беспределе власти".
Почему в России
беззаконие.
Почему Россия
похожа на Африку.
Почему Запад
смотрит на Россию
свысока.
Почему у России
нет союзников.
Почему "государство врет"
и "умалчивает"
Почему "либерализм"
стал идеологией
российских "реформ"
Почему "власть"
безответственна
Почему "приоритетные
национальные проекты"
такие
Почему такие реформы
За что
наказали
Ходорковского
Почему "власть"
провинциальна
Почему
"национальную идею"
так и не нашли
Почему "власть"
боится "оранжевых
революций"
Россия: страна,
которой нет
Россия: Родина,
которой нет
Русская асоциальность:
и это многое объясняет
Глава 1.
Кто главный русский враг
Как разгадать
"загадку Путина"
Почему хорошему
человеку в России плохо.
Или "почему,
если ты такой умный,
ты такой бедный"
Почему антигерои -
"герои нашего времени".
Почему Россия -
нецивилизованная страна.
Почему русские
терпят олигархию.
Почему русские "болтают"
Почему русские
проигрывают
Почему Россия -
такая богатая,
а русские — такие бедные.
Чем русские отличаются
от других европейцев
Почему победители
живут хуже
побежденных
Почему хочется
Сталина.
Почему "бытовая
коррупция"
Почему в России такая
армия.
Почему Россия
в моральном обмороке
Почему в России
нет идеологии
Что делать
Глава 1.
Очевидность ответа
"70 лет советской власти":
что это было
Исправление имен
(уточнение
и продолжение)
Кто сейчас
самый актуальный
политик России
Почему
в наличной России
всякая оппозиция
бессмысленна
Как остановить
развал России
В чем состоит
особый путь России
Кто истинный
герой нашего времени
Как добиться
правды и справедливости
Как добиться
перемен к лучшему.
Или ложь
"демократическая".
Приглашение
Русский массовый
человек
или ложь
"национальная"
"Великая
русская культура"
или ложь
"культурная"
«Русская
политическая
культура»
или ложь
«политическая» № 2
"Тайна"
русской "власти"
или ложь
"византийская"
Почему чиновники
не уходят в отставку
Почему чиновники
берут взятки
Почему "власть"?
Почему никто России
не хозяин
Почему немцы "стучат"
Почему Москва такая
Почему
в наличной России
честные выборы
бессмысленны
ПРИЛОЖЕНИЯ К КНИГЕ
ЧАСТЬ-ПРИЛОЖЕНИЕ 6.
ОРДЫНСТВО: И ЭТО МНОГОЕ ОБЪЯСНЯЕТ
Глава-приложение 7.
Почему русские не улыбаются
1.
Это первое, что замечают иностранцы при первом контакте с русскими — улыбаться друг другу у них не принято. Отсюда и их известное мнение о русских, выраженное в известных словах — gloomy Russians, то есть, «мрачные русские».
Понятно, почему это особенно бросается иностранцам с Запада. Там принято как раз обратное — принято улыбаться друг другу. Западники делают это особенно старательно там, где русские смотрят друг друга особенно «мрачно» или недружелюбно — при встрече с незнакомыми людьми.
Почему так себя ведут русские?
2.
Потому что люди ведут себя так, как им велит себя вести преобладающий тип человеческих взаимоотношений в той среде, в которой они живут.
Где живут западники?
Они живут в обществе. И там, понятно, преобладает социальный тип взаимоотношений. И западники ведут себя так, как надо в нем себя вести — демонстрируют готовность к общению и взаимодействию, доброжелательность, словом, свою социальность. Возможно, им вовсе не хочется улыбаться. Но они знают, что так надо себя вести. Так они себя и ведут. Отсюда эти неестественные и дежурные улыбки, которые порой так раздражают русского человека у иностранцев.
Но не они тут главное, а социальность, которую таким образом иностранцы демонстрируют.
Где живут русские люди?
Русские люди живет в разобществе — исторически обусловленной асоциальности.
А какой тут тип взаимоотношений преобладает?
Только тот, который и может преобладать в асоциальной среде с такой историей.
Это именно преобладающий тип отношений, которые суть отношений властвования и подчинения (насилия). Иначе быть просто не может в среде, которая состоит из «населения» и «начальства».
«Начальство» хочет властвовать и ждет подчинения от «населения». Так было прежде (прим. 1), так обстоит дело и сейчас.
И точно такие отношения властвования-подчинения преобладают внутри самого «населения». Суть их выражена известной присказкой, в «населении» и родившейся: «Ты — начальник, я — дурак, я — начальник, ты — дурак».
То есть, первый вопрос, которые подсознательно выясняют незнакомые русские люди при встрече — это вопрос власти. Первое, что они должны выяснить, кто они друг другу — кто из них старше или главнее, кто из них будет властвовать, кто подчиняться. Поскольку подчиняться не хочет никто, то их взаимная настороженность и готовность к взаимной агрессии вполне понятна.
Поэтому смотрят они друг на друга «мрачно» — реакция защитно–оборонительная.
А как назвать такой тип взаимоотношений, который исчерпывается лишь двумя вариантами — либо подчинение, либо властвование?
Иначе, как ордынством — русским массовым ордынством — его не назовешь. Что логично: каков главенствующий тип взаимоотношений, таковы и отношения, которые преобладают в широких массах. Иначе просто быть не может.
И это логично: нет никакого «ордынства власти», как нет и самой «власти».
Есть лишь русский массовый человек и его, соответственно, массовое ордынство.
Или батыйство, если вспомнить известные слова Николая Чернышевского.
Отступ. 1. Чернышевский: «Основное наше понятие, упорнейшее наше предание — то, что мы во всё вносим идею произвола. Юридические формы и личные усилия для нас кажутся бессильны и даже смешны, мы ждем всего, мы хотим всё сделать силою прихоти, бесконтрольного решения; на сознательное содействие, на самопроизвольную готовность и способность других мы не надеемся… О том же, кстати, говорил и славянофил Аксаков (которому его «филия» не мешала смотреть на народные свойства трезво): «Обязать», «принудить» — кажется у нас не только правительству, но и самому обществу чуть ли не наивернейшим способом к разрешению самых головоломных задач управления».
Кто-то, возможно. вспомнить другую известную фразу Чернышевского и увидит между ними некое «противоречие»: как же, мол, его слова о том, что «все рабы» сочетаются с этим «батыйством», о котором он же и говорит («каждый из нас Батый» и т. д.)? Как же тут людям улыбаться друг другу, если они глядя друг на друга, заранее прикидывают шансы, кем они в такой схеме отношений будут — «начальником» или «подчиненным», будут они властвовать или подчиняться? А русские массовые люди — люди другой культуры, где разговаривать, договариваться и взаимодействовать не принято. Нет «договорной культуры» — не традиции договариваться о правилах взаимоотношений.
Русское массовое ордынство заметил еще он, и он же описал его. Он сделал это по-своему и своими словами, но суть подметил точно — устойчивый, наследственный и «насильственный» тип человеческих взаимоотношений, переходящих в России из поколения в поколения с самых что ни на есть Батыевых времен. Потому он и назвал его «преданием» — подобно тому, как преданием называют народные сказания, переходящие по наследству.
И звучат его слова вполне актуально. С той лишь разницей, что он говорит о «произволе», а сейчас его называют иначе — «беспределом».
Но суть, понятно, — та же самая.
Каждый из нас маленький Наполеон или, лучше сказать, Батый. Но если каждый из нас Батый, то что же происходит с обществом, которое всё состоит из Батыев?»
Никакого противоречия — всё тут сочетается самым логичным образом. Чернышевский в обоих случаях говорит об одном и том же (прим. 2).
Улыбаются те, кто считает себя равными друг другу, кто готов к равноправному диалогу, к договоренностям, к сотрудничеству и взаимодействию. Это они своей улыбкой и показывают.
«Исторически не сложился» такой тип отношений.
«Исторически сложился» другой тип отношений — ордынский.
Потому и не улыбаются. Всё логично.
Отступ. 2. И ЭТО ОБЪЯСНЯЕТ МНОГОЕ ДРУГОЕ. Ордынство же объясняет особенности поведения иных «успешных» русских людей за границей, которые очень удивляют местных жителей, к таким особенностям не привыкших (прим. 3).
Ордынство же объясняет «проблему армейской дедовщины». И логично объясняет. Ордынство же объясняет такое явление, как пресловутый «административный восторг», в который обычно впадают многие русские массовые люди, стоит им только получить даже самую маленькую должность, дающую хоть самую малую власть над себе подобными (прим. 4).
Ордынство же объясняет и многое из того, что, на первый взгляд, не имеет никакого отношения к «политике» и «власти», и что особенно бросаются в глаза иностранцам как характерная черта русской жизни.
Это массовое ордынство объясняет, например, почему у русских массовых людей так плохо получается взаимодействие. А не получается потому, что не получается говорить и договариваться друг с другом. А это не выходит потому, что люди не привыкли к взаимодействию равных. Они привыкли к подчинению низших высшему. А низшим быть не хочет никто, и все хотят быть высшими.
Понятно, что в таких условиях «объединяться» и взаимодействовать практически невозможно.
У этой «дедовщины» есть две причины.
Первая и непосредственная — асоциальность, вторая и глубинная — ордынство, когда каждый каждому — жестокий Батый, требующий себе полного подчинения. И унижения подчиненного как знака этого самого полного подчинения.
И «армия» это ордынство «модельно» показывает.
«Армия» в России (отношения между «срочниками») есть модель её ордынства.
Например, особенности русской школы и взаимоотношений в ней (прим. 5).
Например, привычку русских массовых людей учить друг друга — привычку, которую русские люди и сами себе толком объяснить не могут (прим. 6).
Например, обычай русских массовых людей относиться к иностранцам куда лучше, чем к своим соотечественникам (прим. 7).
И т. д. и т. п.
*
ПРИМЕЧАНИЯ Прим. 2. А даже «высший» батый, который тут, вроде бы, самый главный. Но реально и он не всесилен, как известно, он в конечно счете, есть неформальный раб своих рабов, нижестоящих чиновников, от которых он всецело зависит, без которых он никто. Ибо они как были. Так и остаются теми самими «столоначальниками», которые реально управляют Россией по известному выражению царя Николая Первого («Россией управляю не я, Россией управляют столоначальники»). Получается замкнутый круг, получается, что все тут и батыи, и рабы (или «холопы») одновременно. Во всеобщем батыйстве батыи — массовое явление. Логика та же самая, что, скажем, определяет и поведение армейских «дедов», и ресторанных лакеев, описанных Иваном Шмелевым в его «Человеке из ресторана». Там он отмечает, что нет для ресторанного лакея более «вредного» клиента, чем его же брат лакей из другого ресторана, который отработал своё и сам пошел теперь в ресторан в качестве клиента, чтобы в свою очередь «отдохнуть» и «человеком себя почувствовать». И он «отдыхает» и «чувствует» — сообразно тому, что он видел в своем ресторане, тому, как с ним так его клиенты обращались.
И есть тут, кстати, важная особенность у этого равенства, где «рабство» равно «батыйству» (ордынству)». И состоит она в том, что равенства «рабства» ордынству позволяет точнее проблему поставить, а, значит, указать точнее как на её истоки, так и на пути её решения. А это важно (см. доп. 1 к прим. 2).
Прим. 3. И унижение того, кто «услужает», тут тоже имеет свою логику. Унижение тут важную роль играет — но нужно властителю для того, чтобы он полнее свою власть прочувствовал. Себя собственно властителем ощутил. И этот парижско-ресторанный случай — тут только случай, малая деталь. Как известно, «случаев» такого властвования, немыслимого без унижения подвластных, в собственно русской жизни куда больше. Прим. 4. Так почему «восторг-то», собственно? Прим. 5. […]. «Почему, — спрашивает потом Илка, — директор ничего не обсуждает с педагогами, не задает почти никаких вопросов, не советуется?» И мне приходится объяснять, что наш директор всегда все знает лучше своих подчиненных просто потому, что он директор. Если он начнет советоваться с подчиненными, он перестанет уважать себя.
«Но если он не знает, как решить проблему?» — продолжает недоумевать Илка. «Тогда он спросит у своего начальника, — терпеливо объясняю я, — и тот ему скажет, что делать». «Но разве у педагогов нет своего мнения? Почему они его не высказывают?» А в самом деле, почему? Поди ему объясни!
[…]. Собрание открыл директор. Директор сказал, что он вообще не член профсоюза и поэтому хотел бы начать с представления гостей, которых он специально пригласил: это работник министерства такая-то и работник мэрии такая-то. Обе чиновные дамы произнесли солидно большие речи на актуальные темы: о зарплате, о том, что делается для улучшения ситуации и т.п. Ясно было, что делается многое, очень многое. Потом директор попросил задавать вопросы. Одна учительница спросила, как ей жить: у нее муж тоже педагог, и есть ребенок, зарплату им не платят — дома нечего есть. Обе чиновницы страшно обиделись и сказали, что они не могут за каждого решать, как ему жить. Какая-то молодая учительница сказала, что у её мамы, учительницы-пенсионерки, — рак, он излечим, но нужны дорогие лекарства, а денег, даже когда зарплату платят регулярно, хватает только на самые необходимые продукты. Директор попросил не отклоняться от темы. Тут прозвенел звонок. За все время собрания председатель профкома не произнесла ни слова. О забастовке никто и не заикнулся.
«Почему собрание вел директор?» — спросил Илка. «Потому что он самый главный». «Но ведь это профсоюзное собрание, оно было о забастовке, значит — против директора, почему же его вел не профсоюзный лидер, а тот, против кого собрание? Зачем такие профсоюзные лидеры?» — изумляется Илка. Бывают же такие дотошные люди! «Ну, как же без профсоюза, — уже начинаю злиться я, — ведь у нас же все, «как у людей»: и права работника защищены, и профсоюзы есть».
«Права работника? — удивляется Илка. — Но разве в России работник не имеет права получать зарплату?» «Конечно, имеет! Просто денег нет». — «Но я вчера был в Министерстве, и мне сказали, что они скоро поедут в Норвегию, потом, кажется, во Францию, а потом еще куда-то». — «Правильно, на это деньги есть». — «Но выдать зарплату учителям важнее». Я уже устал отвечать. «Важнее — кому?!»
Но почему учителя не потребуют, чтобы директор и другие управленцы отчитались перед ними, показали документы, сколько есть денег, на что они расходуются, какие есть ресурсы, что делается для решения той или иной проблемы?
Объясняю, что в соответствии с нашими национальными традициями человек несет тем большую ответственность, чем ниже его должность. Скажем, учитель отвечает за обучение, воспитание, связь с семьей, состояние учебного кабинета, заполнение журнала и пр., и пр. Директор тоже за что-то отвечает перед своим начальством, но перед теми, кто ниже его по должности, он не отвечает. А тот, кто на самом верху, безответственен, как новорожденный: он не отвечает ни за что, потому что ему не перед кем отвечать.
«Но ведь такой человек развалит все дело!» — говорит Илка. А через полгода я получил от Илки большое письмо. Приведу здесь лишь некоторые выдержки из него, но сначала напомню, что Илка — профессиональный психолог и социолог. Итак, он пишет: У вас преобладает определенный тип удобного человека. Ему надлежит быть неприхотливым в быту, терпеливым к трудностям, послушным, доверчивым. Он не должен высоко ценить себя и свою жизнь. Он должен быть смел, когда его посылают на смерть, но робок со своими начальниками. Людей другого типа, самостоятельных, независимых, ваше общество все время вытесняло: в Сибирь, в организации раскольников, в ссылки, за границу, часто их просто убивали. В результате путем многовековой психологической обработки у вас выведен новый тип людей, чтобы плохим неквалифицированным руководителям легче было ими управлять». Эти финские наблюдения точны — всё узнаваемо и для тех, кто ни разу не был на всяких педсоветах. Узнаваемо потому, что такие отношения между «начальником» и подчиненным в Рос существуют повсеместно. Это есть именно модель.
А способы решения проблемы, которые тот же финн в том же письме предлагает, конечно, негодны. Он многое видит, но многого же и не понимает — человек «не местный». «Пока понимает мало». Именно. Но наблюдения, конечно, очень показательны. Ведь что такое школа? И этой модели отношений детей учат сами учителя — как им и положено. И учат очень эффективно, ибо известно, что самое эффективное обучение — это обучение на личном примере. Прим. 6. ПОЧЕМУ РУССКИЕ УЧАТ ДРУГ ДРУГА? Случай последнего особенно нагляден. «Президент РФ» не отчитывается перед своей аудиторий — что сделал, чего не сделал и почему, что намерен сделать — как намерен исправиться. Поэтому что делает русский массовый человек, когда учит себе подобного? Он — учит? Прим. 7. ПОЧЕМУ РУССКИЕ ИНОСТРАНЦЕВ УВАЖАЮТ, СВОИХ (САМИХ СЕБЯ) — НЕТ. 1. Как–то я позвонила одному своему приятелю. К телефону подошла его мама. Она не слишком приветливым голосом ответила, что ее сына нет дома. "А кто его спрашивает?"– спросила она с равнодушием и даже неохотой, почувствовав, что я не собираюсь просто поблагодарить ее и положить трубку. Я назвала свое имя и попросила приятелю кое-что передать. Мама, с явным нежеланием принимая сообщение, решила на всякий случай уточнить, кто звонит — "какая именно Катя". Как только я назвала свою фамилию, разговор стал происходить совсем по-другому. Мама моего приятеля начала с радостью отвечать на все мои вопросы и даже старалась опередить их...
Вначале в таких ситуациях было неудобно, неловко. С какой стати со мной обращаются по–другому, узнав, что я — не русская? Потом стало обидно. За русских. За себя. За всех. Я стала возмущаться. Какое–то, по–видимому, достаточно наивное чувство справедливости подсказывало мне, что так не должно быть. Что это неправильно.
Я стала осознавать, что, по всей видимости, существует некое негласное правило, которое можно бы сформулировать примерно так: со своими можно, а с несвоими нельзя. Из чего логично следует, что быть своим невыгодно и лучше в своего не превращаться, а оставаться несвоим.
Отсюда, можно предположить, и происходит непреодолимая страсть ко всему иностранному, а также прямо-таки яростное стремление некоторых русских казаться иностранцами. Добиваются они такого впечатления разными способами. Одни просто одеваются "по–иностранному", другие любят говорить на иностранных языках с утрированно «правильным» произношением и демонстративными интонациями (доказывая таким образом, что они «там были» и, соответственно, в чем–то превосходят своих земляков), третьи даже на своем же родном языке говорят с искусственным иностранным акцентом...». 2.
Как объяснить такое поведение? Почему такая разница в отношении к своим и чужим? А какая она, эта иностранная модель отношений? А какова русская массовая модель отношений? Потому массовые русские и нелюбезны друг с другом. К чему тут эта любезность? Тут все всё про всех знают — знают, что все равно унижены. Так чего церемониться? Напротив, тут есть искушение поступить как раз иначе — добавить унижения окружающим. Потому что унижающий кажется себе таким же, каким кажется ему и «учащий» — сильным и властным, словом, батыем.
Потому тут агрессивность кажется более уместной, нежели любезность, которая тут воспринимается как признак слабости. И сам русский массовый человек знает, что к иностранцам в России относятся иначе — «по-доброму». Видимо, это их подсознательный выбор — выбор людей, уставших от агрессии, то есть, ордынства. Возможно, они ожидают (тоже подсознательно), что теперь, когда на них падает отсвет нездешнего мира, их соотечественники тоже будут относиться к ним иначе — с уважением, как минимум. Свою, русскую модель поведения они поменять не могут, потому своим «иностранством» («Иван Федоров из иностранцев») они дают знак окружающим, что к ней они не принадлежат — они привычны к другой модели. Значит, и к другому общению. Значит, ждут другого, «человеческого» к себе отношения.
Что это, в сущности? *
ДОПОЛНЕНИЯ Понятно, что после таких разговоров у людей опускаются руки. Во-первых, когда произносят само это слово «все» — уже лгут. Никаких «всех русских» — нет. Во-вторых, само это слово «рабство» тут двусмысленно, потому неточно, потому ложно. В третьих, слово это ложно потому, что оно проблему указывает ложно. Нет тут указания ни на саму эту проблему, ни, соответственно, на её решение. Гораздо разумнее, гораздо правильнее говорить об ордынстве. Тут ясны и истоки этого явления, и объективный его характер. О том, что все норовят быть «вольными царями», можно говорить. Об этом и можно, и нужно говорить — о том, как стать «царями» (государями-хозяевами — хозяевами своей страны), никого при этом в рабство не обращая и самим рабами не становясь.
Прим. 1.
Российский император Николай Первый, по преданию, спросил однажды своего сына-наследника престола: «Чем держится Россия?». И сам же на свой вопрос ответил: «Самодержавием? Да. Законами? Нет. А вот чем, вот чем, вот чем!». И потряс кулаком перед носом наследника.
Есть у Чернышевского другая известная фраза: «Жалкая нация, нация рабов, сверху донизу — все рабы». Противоречит ли она другой его фразе о том, что русское «общество» «всё состоит из Батыев?».
Внешне — вроде, да. Одно дело — рабы, другое — батыи.
А по сути речь идет об одном и том же.
Батыйство (ордынство) и рабство равны руг другу, они суть одно и то же.
Ведь всякий батый до тех пор батый, до тех пор обращает всех, кто ниже его, в рабство, пока нет над ним другого, более сильного батыя. А как только появляется, этот недавний «батый» тут же превращается в раба — раба того батыя, что стоит выше его по иерархической лестнице. А тот, что «выше», в свою очередь, раб другого «батыя», которые его в своё рабство обращает. И т. д. и т. п. — вплоть до «высшего батыя».
Всё так, как и писал в свой время друг Пушкина, поэт князь Вяземский в 1829 году: «…Вышние холопы барствуют перед дворней и давят ее, но перед господином они те же безгласные холопы».
Одно равно другому.
Во всеобщем рабстве рабство — массовое же явление.
А рабы тут равны батыям, и наоборот. Чем больше человек батыев раб, тем больше он батый перед своими рабами. Это известно многим по личному опыту.
Из парижских впечатлений искусствоведа, сотрудника Русского музея Михаила Германа и его же к ним комментарии («Новая газета», № 56. 2005 г.): «Нам с женой Наташей как-то в ресторанчике пожаловался официант: «Когда приходят русские, они так странно себя ведут! Они ведут себя так, точно мы лакеи. Но мы же не лакеи…».
И Геран резюмирует: «Здесь у всех давно вошло в кровь: богатым быть хорошо. Но показывать это неприлично. А у нас… либо ты холуй, либо барин».
А что это такое? Ордынство.
Потому что весь мир человеческих взаимоотношений сводится к простой, двоичной схеме: либо ты богатый (батый), я — никто (раб), либо я — богатый (батый), ты — никто (раб).
Либо-либо.
Тут эти «случаи» не случаи, но правила — обычное дело. Как, скажем, обычным делом в России могут быть задержки произвольные задержки зарплаты («что чувствовали — чтобы просили») в совсем не бедных фирмах, и многое другое.
Что причиной тому, когда ясные, вроде бы, договоренности между «подчиненными начальником нарушаются именно начальников?
Договариваются обычно равные, а как высшему показать низшему, что тот ему не ровня?
Только так, только заменяя эти договоренности своим произволом.
Вот как описывает этот самый административный восторг» Достоевский, который и ввел в русский язык это выражение.
Диалог из романа Достоевского «Бесы» (ч. 1, гл. 2, IV):
«Вам... без всякого сомнения, известно... что такое значит русский администратор, говоря вообще, и что значит русский администратор внове, то есть нововыпеченный, новопоставленный... Но вряд ли могли вы узнать практически, что такое значит административный востoрг и какая именно это штука?
- Административный восторг? Не знаю, что такое.
- То есть... Vous savez, chez nous... En un mot, поставьте какую-нибудь самую последнюю ничтожность у продажи каких-нибудь дрянных билетов на железную дорогу, и эта ничтожность тотчас же сочтет себя вправе смотреть на вас Юпитером, когда вы пойдете взять билет, pour vous montrer son pouvoir. «дай-ка, дескать, я покажу над тобою мою власть...». И это у них до административного восторга доходит».
Конец цитаты.
А потому, что человек получил, наконец, возможность быть не всем и не вся подневольным, но и немножечко «батыем». Получив маленькую должность, он получил свою маленькую власть над своими соотечественниками, которые стали таким образом его неформальными подданными. И тем самым этот маленький «батый» стал себя лучше чувствовать — он хоть на йоту, но оторвался от общей массы «населения». Он реализуется в ином качестве — он стал немножко «батыем».
И потому он в «восторге».
Со стороны — многое виднее. Впечатления некоего финна от русской школы приведены в статье Виктора Светлова из Петрозаводска, опубликованной под названием «Мой друг Илка в русской школе» в «Общей газете» (№ 44. 1999 г.).
Вот отрывок оттуда: «Илка (это мужское имя) — мой друг или, во всяком случае, мой хороший знакомый. Он преподаватель социологии и психологии, а также социальный педагог; работает в обычной школе обычного финского города Котка. В Петрозаводске и вообще в России впервые.
Илке уже 45 лет, и его голову украшает солидная лысина, но любопытства, пытливости ему не занимать. Глаза Илки горят сквозь толстые стекла очков неутомимой жаждой познания. Он хочет видеть в России все и все понять. Но пока понимает мало.
Илка попросил пригласить его на педсовет в какую-нибудь школу. Я пригласил. И вот такая картина: сидит гордая, надутая директриса и много-много учителей. Директриса вызывает учителя, тот встает, робко произносит несколько слов, садится, директор его хвалит (если «двоек» не поставил) или ругает (если поставил) и вызывает следующего. Стиль, тон общения с учителями наставительно-высокомерный. За спиной у Илки сидит девушка, переводит. А Илка удивляется.
В школе, где я работаю, долгое время висело огромное объявление: «Такого-то числа в 12.00 собрание по забастовке. Профком». Илка увидел и пришел.
Он очень огорчен и, кажется, растерян: «Вы странные люди, и мне очень трудно вас понять».
Вскоре мой коллега и друг финский учитель Илка отбыл на родину, в город Котка. Там он будет работать в школе, читать «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына на английском языке (подарок наших чиновников) и размышлять об этой непонятной и загадочной стране России.
«Дорогой Виктор! Я прочел все те монографии и исторические произведения, которые ты мне рекомендовал (зная его, уверен, что прочел он гораздо больше). Я много размышлял и пришел к выводу, что главные проблемы вашей страны ~ не экономические и политические, а психологические. И т.к. этих главных своих проблем вы не видите и не решаете, то не можете решить и всех остальных.
Конец цитаты.
Он, в частности, пишет там о том, что надо «разработать особую социологическую государственную программу, которая ставила бы своей целью психологическую, юридическую и иную помощь людям, не умеющим вести себя в условиях свободы». Он говорит, что надо «учить их жить в условиях свободы», и т. д. и т. п. А то «пока же вашей свободой пользуются негодяи».
Конечно, «надо». Только некому делать то, что «надо» — нет субъекта социального действия (субъекта социализации) в России. В это-то и проблема. Не Олигархия же будет учить массового человека свободе?
Школа есть прежде всего учитель жизни — учитель русской жизни. И дети здесь учат не только арифметику — в первую голову они, незаметно для себя, осваивают преобладающий тип человеческих взаимоотношений отношений в том «обществе», в котором им предстоит жить. А это — ордынская модель отношений — «начальник всегда прав», подчиненный всегда унижен («должен быть трепетен»). Здесь само это унижение имеет важное значение — это знак лояльности подчиненного по отношению к «начальнику».
И логика ту та же самая, что в случае с «армией»: какое «общество», такая армия», какое «общество», такая и школа. И наоборот, соответственно. Налицо резонанс.
Потому что матрица отношений везде одна и та же.
Если кратко, то так: потому что это способ стать «немножко батыем».
Русский массовый человек с детства привык тому, что учит всегда тот, кто старше, кто «начальник». Когда он был маленьким, его учили взрослые в детском саду и школе. Когда он сам стал взрослым, его стали учить «начальники». Не говорят уже о «президенте РФ».
«Президент РФ» именно учит — и всякое его выступление (равно как и выступление его министра) — это всегда поучение.
Он учит, как работать, как жить, как оценивать те или иные события, и т. д. и т. п.
Почему он учит?
Потому, что он признанный философ, мастер своего дела, политик, создавший свою, эффективную политическую организацию, лидер партии?
Нет, конечно — ни то, ни другое, ни третье.
Они учит только потому, что он — «начальник». И все ему внимают по этой же причине — потому что он «начальник». Кто бы его стал слушать, будь он просто «гражданином Путиным»?
Так это учительство давно стало неизменным атрибутом всякого русского «начальника».
Нет, конечно — это учительство тут только средство.
А цель, пусть и несознаваемая, иная — стать «немножко начальником» в той единственной модели отношений, которая ему известна.
Потому что тут только так: либо — либо. Либо ты «начальник», либо ты «подчиненный». Последним быть никто не хочет. Все хотят быть первыми — «начальниками».
Потому и учат.
Об этом прекрасно знают и сами русские, и сами иностранцы. Последним это особенно бросается в глаза. И потому, что со стороны виднее, и потому, что сами они привыкли к другому — к тому, что описывается русской пословицей «Свой своему поневоле брат», к тому, что их соотечественники пользуются, как минимум, таким же уважением, как и иностранцы.
А иная модель поведения их приводит просто в полное недоумение.
Пример такого недоумения — статья Катарины Венцль «Признания одной немки» («Независимая газета», 16 июля 1997 г.). Вот отрывок из неё:
«Чаще всего меня при первом знакомстве не воспринимают как иностранку. Выяснив, однако, что «девушка не наша» отношение обычно моментально меняют.
Конец цитаты.
Это «советизм», приобретенный русским массовым человеком за годы «советской власти»?
Нет, конечно. Это давнее явление, которое и Салтыков-Щедрин еще подметил.
Так, в своей сатире 1863 года «Призраки времени» (глава «Русские "гулящие люди" за границей») он пишет: «Я не бывал за границей, но легко могу вообразить себе положение россиянина, выползшего из своей скорлупы, чтобы себя показать и людей посмотреть... В России он ехал на перекладных и колотил по зубам ямщиков; за границей он пересел в вагон и не знает, как и перед кем излить свою благодарную душу. Он заигрывает с кондуктором и стремится поцеловать его в плечико (потому что ведь, известно, у нас нет средины, либо в рыло, либо ручку пожалуйте!)».
Потому что русский массовый человек у себя дома живет по одной модели человеческих отношений, а иностранец, как этот человек догадывается, — по другой. И потому, когда ему доводится общаться с иностранцами, он пытается вести себя с ним соответственно — так, как он привыкли, так, как «у них» принято.
Это социальная модель — та, которая предполагает, как минимум, взаимную любезность и доброжелательность.
Это модель асоциальная — ордынская, где эта самая любезность вовсе не обязательна. Тут важно другое — сила. А нелюбезность, грубость здесь как раз знаки этой самой силы, хотя бы и воображаемой.
А вот с иностранцами — так нельзя. Русский массовый человек если этого не знает, то чувствует это. Он чувствует, что жизнь там устроена по-другому. И потому, общаясь с иностранцем, он интуитивно-бессознательно настраивается на его «волну». Он старается быть любезным, доброжелательным, услужливым, словом, социальным.
И это отчасти объясняет это странное обезъяничанье иных русских, которые стараются выглядеть и говорить иначе — «по-иностранному».
Это, в сущности, род защитной реакции на агрессивную среду.
Так что, хотя это «обезьяничанье» и смешно, и унизительно, но понять его можно — своя логика тут есть. Еще один русский парадокс: унизительный же способ избавиться от унижения.
А что делать, если русский массовый человек не знает, что делать?
Когда человек не знает верного решения проблемы, все прочие «решения» — неверны.
И эта унизительность одного из этих «решений» — знак этой неверности.
Доп. 1 к прим. 2. ЛОЖЬ «РАБСКАЯ».
Порой сами массовые русские люди, говоря об особенностях своего же народа, вспоминают фразу Чернышевского («сверху донизу — все рабы»), указывают на соответствующие примеры и начинают говорить о «рабстве» русских. И говорят об этом с понятной досадой и, что самое тут показательное, с обреченностью. Мол, что тут поделаешь — сидит-де в наших людях эта «рабская психология» и всё тут.
И далее следует вывод: таково большинство русских, а коли так. то ничего сделать нельзя — так было, так есть так будет.
Действительно, что тут поделаешь, коли сделать ничего нельзя (все такие, «все рабы» и т. п.)?
И как к этому относиться?
А так, как и следует относиться ко лжи. А это — именно ложь.
Русские — разные. Есть одни, есть, к счастью, другие.
А «всех» — нет. Их просто не бывает. «Все» — это ложь.
И говорить просто о рабстве, значит, просто лгать. Именно.
Почему?
Потому что такой «простой» и огульный разговор подразумевает ту вполне определенную вещь, а именно — моральный выбор. Вот решил человек однажды стать рабом и стал им.
А в данном случае тут вовсе не так. Нет рабства — есть ордынство. А это «рабство» есть только и форма проявления его, и знакомое, привычное слово, которым все привычно пользуются.
А есть именно ордынство, когда человек ведет себя так, как только и может себя вести, потому что иных отношений между людьми он просто по опыту своему не знает.
В самом деле, как можно говорить с людьми о проблеме их «рабства», называя тем самым их всех рабами?
Никакого разговора тут получиться не может. Потому что это не разговор, а прямое оскорбление.
В таком виде проблеме имеет совершенно «неоперабельный» вид — нельзя ни говорить о ней («давайте поговорим о том, какие вы все тут рабы»), нельзя, тем более, решать её.
Потому что названа она неточно — ложно.
Об ордынстве говорить можно, значит, можно обсуждать проблему, значит, можно её решать.
Потому так: не «рабство», а ордынство.
Этот термин и точнее, и «эксплицитнее», и, главное, продуктивнее.