От автора  |   Досье  |   Комментарии

От автора.
Предисловие

От автора-2.
Встреча

ЧАСТЬ 1.
О пользе руссологии

ЧАСТЬ 2.
Российское
общество:
ложь "общественная"

ЧАСТЬ 3.
Российское государство:
ложь "государственная"

ЧАСТЬ 4.
Какой в России строй

Приложение 1 к части 4.
"Олигархический лифт"

Приложение 2 к части 4.
Региональная Олигархия
(на примере
банка "Россия")

Приложение 3 к части 4.
Центральная Олигархия
(на примере Газпрома)

ЧАСТЬ 5.
Исправление имен

ЧАСТЬ 6.
Русская Олигархия:
и это многое объясняет
Глава 1.
Почему "государство
бездействует"

Глава 2.
Почему
"государственным" людям
в "государстве
российском" плохо.

Глава 3.
Почему в России
такая коррупция.

Глава 4.
Почему "безвластие"
при "беспределе власти".

Глава 5.
Почему в России
беззаконие.

Глава 6.
Почему Россия
похожа на Африку.

Глава 7.
Почему Запад
смотрит на Россию
свысока.

Глава 8.
Почему у России
нет союзников.

Глава 9.
Почему "государство врет"
и "умалчивает"

Глава 10.
Почему "либерализм"
стал идеологией
российских "реформ"

Глава 11.
Почему "власть"
безответственна

Глава 12.
Почему "приоритетные
национальные проекты"
такие

Глава 13.
Почему такие реформы

Глава 14.
За что
наказали
Ходорковского

Глава 15.
Почему "власть"
провинциальна

Глава 16.
Почему
"национальную идею"
так и не нашли

Глава 17.
Почему "власть"
боится "оранжевых
революций"

ЧАСТЬ 7.
Россия: страна,
которой нет

ЧАСТЬ 8.
Россия: Родина,
которой нет

ЧАСТЬ 9.
Кто виноват

ЧАСТЬ 10.
Русская асоциальность:
и это многое объясняет
Глава 1.
Кто главный русский враг

Глава 2.
Как разгадать
"загадку Путина"

Глава 3.
Почему хорошему
человеку в России плохо.
Или "почему,
если ты такой умный,
ты такой бедный"

Глава 4.
Почему антигерои -
"герои нашего времени".

Глава 5.
Почему Россия -
нецивилизованная страна.

Глава 6.
Почему русские
терпят олигархию.

Глава 7.
Почему русские "болтают"

Глава 8.
"В чем сила, брат"

Глава 9.
Почему русские
проигрывают

Глава 10.
Почему Россия -
такая богатая,
а русские — такие бедные.

Глава 11.
Чем русские отличаются
от других европейцев

Глава 12.
Почему победители
живут хуже
побежденных

Глава 13.
Почему хочется
Сталина.

Глава 14.
Почему "бытовая
коррупция"

Глава 15.
Почему в России такая
армия.

Глава 16.
Почему Россия
в моральном обмороке

Глава 17.
Почему в России
нет идеологии

ЧАСТЬ 11.
Что делать
Глава 1.
Очевидность ответа

Глава 2.
"70 лет советской власти":
что это было

Глава 3.
Что и как делать

ЧАСТЬ 12.
Исправление имен
(уточнение
и продолжение)

ЧАСТЬ 13.
Малое общество
России:
это объясняет
и именует многое
Глава 1.
О лжи "политической"
или какая политика нужна России

Глава 2.
Кто сейчас
самый актуальный
политик России

Глава 3.
Почему
в наличной России
всякая оппозиция
бессмысленна

Глава 4.
Как остановить
развал России

Глава 5.
В чем состоит
особый путь России

Глава 6.
Кто патриот

Глава 7.
Кто истинный
герой нашего времени

Глава 8.
Кому Россией править

Глава 9.
Как добиться
правды и справедливости

Глава 10.
Как добиться
перемен к лучшему.
Или ложь
"демократическая".

От автора-3.
Приглашение

ПРИЛОЖЕНИЯ

Часть-приложение 1.
Русский массовый
человек
или ложь
"национальная"

Часть-приложение 2.
"Великая
русская культура"
или ложь
"культурная"

Часть-приложение 3.
«Русская
политическая
культура»
или ложь
«политическая» № 2

Часть-приложение 4.
"Тайна"
русской "власти"
или ложь
"византийская"

Часть-приложение 5.
Исправление имен
(дополнение)

Часть-приложение 6.
Ордынство.
И это многое
объясняет
Глава-приложение 1.
Почему всегда
"Россия гибнет"

Глава-приложение 2.
Почему чиновники
не уходят в отставку

Глава-приложение 3.
Почему чиновники
берут взятки

Глава-приложение 4.
Почему чиновники
не уходят в отставку

Глава-приложение 5.
Почему "власть"?

Глава-приложение 6.
Почему никто России
не хозяин

Глава-приложение 7.
Почему немцы "стучат"

Глава-приложение 8.
Почему Москва такая

Глава-приложение 9.
Почему
в наличной России
честные выборы
бессмысленны

ЧАСТЬ 13.
МАЛОЕ ОБЩЕСТВО: ЭТО МНОГОЕ ОБЪЯСНЯЕТ И ИМЕНУЕТ

Глава 2.
Кто сейчас самый актуальный политик России

1.
Всегда хочется конкретики.
Одно дело говорить о настоящих политиках «вообще», другое — знать их по имени. Последнее всегда лучше — многое ставится ясным.
Можно ли назвать сейчас таких политиков?
И да, и нет.

Нет, потому что никто в России собственно политикой не занимается.
Да, потому что есть в России человек-символ этой собственно политики.
Кто он?
Пушкин. Тот самый. Поэт и «наше всё».

Это кажется странным — на первый взгляд. Он же — поэт. Недаром сама его фамилия стал риторической фигурой, фигурой неучастия, призванной выражать как раз неучастие и непричастность, то есть, полную свою неактуальность («А работать за тебя — Пушкин будет?». И т. д. ).
Какой же он, казалось бы, политик? Тем более, актуальный политик?

Но это кажется совершенно логичным и естественным — на второй взгляд.
Конечно. Он же — «наше всё» (Аполлон Григорьев), он же «солнечный центр русской истории» (Иван Ильин), он же «русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится чрез двести лет» (Николай Гоголь). Две лет как раз прошло.
Так почему ему не быть — такому — и настоящим политиком тоже?

Тем более, что есть все формальные основания считать его политиком. Понятно, таким, каким он только мог быть в современной ему России, то есть, политическим мыслителем.
Политикой он интересовался всегда — всегда удивлял современников своим обширными познаниям в этой области (прим. 1).
Политикой он хотел заниматься всегда — писать «политическую прозу» (прим. 2). И он стал писать труды по русской истории. В России тех лет это была единственно доступная Пушкину «политическая проза».
Тем более, история в России — это всегда политика, что современность и показывает.

Но главное тут даже не это — главное тут сами политические размышления Пушкина.
А они очень характерны. Пушкин на то и Пушкин — он не пытался приложить к России придуманные на Западе и для Запада теории. Он мыслил самостоятельно и предметно.
Он мыслил социально — в отличие от современных русских «профессиональных политиков».
Это тут главное — социальность пушкинской политической мысли.

О чем речь?
О том, что Пушкин видел главную проблему тогдашней России — слабость русского дворянского общества, слабость, равную отсутствию в России общества вообще.
Одно тут равно другому — никакого иного общества в России не было и быть не могло.
Об этой русской общественной недостаточности Пушкин и писал в своем известном письме к Чаадаеву 19 октября 1836 года: «Поспорив с Вами, я должен сказать, что многое в Вашем послании глубоко верно. Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь — грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости и истине, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству — поистине могут привести в отчаяние...».

Отступ. 1.
Черновик этого письма еще выразительнее: «Что надо было сказать и что вы сказали, это то, что наше современное общество столь же презренно, сколь и глупо; это всякое отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости, праву и истине: ко всему, что не является необходимостью. Это циничное презрение к мысли и достоинству человека. Надо было прибавить (не в качестве уступки, но как правду), что правительство все еще единственный европеец в России. И сколь грубо и цинично оно ни было, от него зависело бы стать сто крат хуже. Никто ни обратил бы на это ни малейшего внимания...».

Пушкин видел Проблему и боролся, как мог, за её решение. Он отстаивал мысль о том, что русское дворянское общество (каким бы оно ни было) надо защищать — хотя бы потому, что никакого иного общества в России не было, хотя бы потому, что было там и хорошее дворянство — люди чести и долга.
А как защищать?

Только через «ограждение» (любимый пушкинский тезис последних его лет).
Только через ограждение его от русского чиновства, то есть, людей совсем иного склада — тех, кто привык не «служить», но именно «прислуживаться».
А это ограждение было необходимо.

Потому что тогдашнее дворянское общество постоянно «разжижалось» чиновниками, которые, благодаря петровской «Табели о рангах» стали получать дворянство, дослужившись (буквально и во всех смыслах выслужившись) до определенного чина или награды.
Это было «новое дворянство» — дворянство «по выслуге» или «по кресту».
Понятно, что особенно возмущала Пушкина русская «новая аристократия», сформировавшаяся ранее, в период от Петра Первого до Павла Первого, когда такими «аристократами» становились и битые петровской дубинкой царские денщики, и царицыны любовники, и царские певчие, и царские брадобреи (прим. 3).
Пушкина возмущало именно эта «коррупция» русского дворянства — извращение его сути.

Точнее, того, что Пушкину, должно было быть его сутью.
Он мыслил дворянство как корпус людей чести и службы, а туда широким потоком стали поступать люди бесчестья, привыкшие именно угождать и «выслуживаться». Получалось одно большое извращение (прим. 4): «хороший» дворянин служит своей стране по чувству её хозяина, теперь же дворянином зовут того, кто привык её служить за деньги, то есть, «наемника» (Пушкин).
Пушкин не хотел гибели дворянства в России (собственно общества) — его растворения во всеобщем рабстве перед царским троном.

Потому он так часто и настойчиво говорил об «ограждении» дворянского общества от людей не-общества, от чиновников с их чиновничьей моралью (прим. 5).
Чего, собственно, хотел Пушкин?
Того же, что нужно и теперь — ограждения людей общества от людей разобщества, ограждения русской социальности от русской же асоциальности.
Такой политики хотел Пушкин. Она была актуальной тогда, сейчас она актуальна еще более.

Потому Пушкин сегодня есть самый актуальный политик России. Тут он точно оказался «живее всех живых».
Он актуален как в своих исходных посылках (условиях, которые надо соблюсти), так и в своем конечном выводе.
Он не хотел никаких потрясений (прим. 6), и сейчас их никто не хочет.
Он хотел сохранения стабильности (прим. 7), а сейчас она всем дорога не меньше (опять же — чтоб никаких потрясений и дискомфорта).
Он хотел ограждения социальности (общества), и сейчас это есть объективная необходимость.

Словом, Гоголь прав, конечно.
Но дело не в том, чтобы явился «второй Пушкин» как поэт.
Дело в том, что пришло время Пушкина-политика — время реализации его идеи.

Отступ. 2.
В пользу пушкинской актуальности говорит и то обстоятельство, что Пушкин вполне созвучен мыслителю, чья актуальность точно никем не оспаривается — Ортеге-и-Гассету, автору «теории элит», «теории массового общества» и «теории массовой же культуры».
Если сравнивать то, что писал Пушкин о России, и то, что писал Ортега-и-Гассет о своей Испании, то мы увидим, что основные их тезисы совпадают полностью.

Так, Ортега-и-Гассет писал о необходимости в стране «примерного меньшинства», без которого общества не бывает, а страна деградирует.
Ровно о том же говорил и Пушкин, когда утверждал, что стране необходимо «хорошее дворянство», дело которого — показывать пример (пример чести) всем прочим сословиям, а также защищать их. То есть, стране необходимы «лучшие» (Ортега-и-Гассет), а роль этих «лучших» в России объективно могло играть только «хорошее» дворянство.
О «лучших» думает Ортега-и-Гассет, о них же думает и Пушкин. И он думает не о богатых, а именно о лучших — в смысле их нравственных качеств. Пушкин пишет о тех, кто буквально учится быть «лучшим» (прим. 8).

Так, Ортега-и-Гассет пишет о слабости испанского общества своих стран и называет причину его слабости.
Ровно о том же говорит и Пушкин — и называют ту же самую причину.
Оба мыслителя видят эту причину в том, что в их странах не было феодализма.
Именно — не было. И это «не было», по мнению Ортеги-и-Гассета, делают Испанию и Россию очень похожими друг на друга — похожими в главном, при всей их внешней несхожести (прим. 9).

Что характерно: и Пушкин, и Отега-и-Гассет понимают феодализм одинаково. И совсем не так, как его сейчас принято понимать в России, то есть, вовсе не по-марксистски. Они понимают его «по-европейски». Они понимают его как период свободного и независимого существования хотя бы малой части русских и испанцев — «феодалов», точнее, рыцарей. А это те самые люди, которые в других странах и составили собственно общество («элиту»), объединяющее людей свободных, независимых, сознающих себя хозяевами своей страны (прим. 10).

В самом деле, были ли в России рыцари?
Не было такого явления. Опричники («орден» царских слуг) — были, а рыцарей с их кодексом личной чести — не было. И это многое объясняет в истории России.
Словом, и Пушкин, и Ортега-и-Гассет удивительным образом совпадают.
И Пушкин от этого становится еще более актуальным.

*

ПРИМЕЧАНИЯ
Прим. 1.
Когда польский поэт Адам Мицкевич узнает о гибели Пушкина, он составляет посвященный ему некролог и публикует его во французской газете «Лё Глоб». Пишет он там и о Пушкине-политике, и пишет так: «Когда он говорил о вопросах иностранной и отечественной политики, можно было подумать, что слышите заматерелого в государственных делах человека, ежедневно читающего отчет о парламентских прениях».

Прим. 2.
Пушкин в своем письме к своему другу Вяземскому (март 1830 г.) пишет: «Государь, уезжая, оставил в Москве проект новой организации, контрреволюции революции Петра. Вот тебе случай писать политический памфлет и даже его напечатать, ибо правительство действует или намерено действовать в смысле европейского просвещения. Ограждение дворянства, подавление чиновничества, новые права мещан и крепостных — вот великие предметы. Как ты? Я думаю пуститься в политическую прозу».

«Новая организация» здесь — новое устройство русской жизни, то есть, новые отношения двора с дворянством, новые взаимоотношения между сословиями, новые правила производства в дворяне и т. д.
«Ограждение дворянства» здесь — затруднение доступа в это сословие чиновников, ранее получавших это дворянство автоматически (сообразно с петровской «Табелью о рангах») — с очередным чином и наградой («дворянство по кресту»).
Это ограждение корпуса дворян от чиновничьего духа — того, который Пушкин описал словом «наемники» (люди, служащие стране не по долгу её ответственного хозяина, но за деньги), того, который так не нравился Грибоедову, что он и выразил известной фразой: «Служить бы рад, прислуживаться тошно».
Это «ограждение» отчасти означает и «подавление чиновничества».

Прим. 3.
Этих «аристократов» Пушкин имеет в виду в своем отрывке «Гости съезжались на дачу»: «... Аристократия наша с трудом может назвать и своего деда. Древние роды их восходят до Петра и Елизаветы. Денщики, певчие, хохлы — вот их родоначальники...».
Что уж говорить о царицыных любовниках периода «женского правления», возведенных в статус «аристократа» за постельные подвиги?

Об этом Пушкин пишет в статье 1822 года «Екатерине II» (название как посвящение): «Самое сластолюбие сей хитрой женщины утверждало её владычество. Производя слабый ропот в народе, привыкшем уважать пороки своих властителей, оно возбуждало гнусное соревнование в высших состояниях, ибо не нужно было ни ума, ни заслуг, ни талантов для достижения второго места в государстве».
[…]
«Екатерина знала плутни и грабежи своих любовников, но молчала. Ободренные таковою слабостью, они не знали меры своему корыстолюбию, и самые отдаленные родственники временщика с жадностью пользовались кратким его царствованием. Отселе произошли сии огромные имения вовсе неизвестных фамилий и совершенное отсутствие чести и честности в высшем классе народа. От канцлера до последнего протоколиста всё крало и всё было продажно. Таким образом развратная государыне развратила своё государство».
О каком развращении государства говорит Пушкин?
О профанации самой идеи дворянства, как корпуса людей чести людей государственной службы.

Понятно, что такая «аристократия» ему решительно не нравится.
Именно потому, что это — точно не «лучшие» (как переводится это слово — «власть лучших»). О чем Пушкин и пишет своё полемическое стихотворения «Моя родословная», где проводит одну простую мысль: если «это» — дворянство, то он тогда — точно не дворянин. Он тогда готов зваться и мещанином.

Я грамотей и стихотворец,
Я Пушкин просто, не Мусин,
Я не богач, не царедворец,
Я сам большой: я мещанин.

Логика его понятна: главное не титул, а то, что за ним стоит, что он должно предполагать — личное достоинство человека. Это не спесь, а именно честь — высокие нравственные качества. О чем он пишет (уже прозой и в другом сочинении): «...Есть достоинство выше знатности рода — именно достоинство личное... имена Минина и Ломоносова вдвоем перевесят все наши старинные родословные».
И в этом случае мещанин гораздо выше «аристократии» по званию.
Таковым мещанином он себя и чувствует. Потому и отказывается в стихотворении «Моя родословная» с ней «якшаться» («Я не якшаюсь с новой знатью»), а этот глагол таков, что предполагает общение именно с низшими — недостойными людьми.

Прим. 4.
В самом деле, извращение.
Дело дворянина (по Пушкину) — служить, хранить свою честь, дело чиновника — выслужиться, то есть, сознательно, «агрессивно–послушно» выслуживался расставаться со своей честью. И эти выслужившиеся люди выслуживали и право на дворянство — право на статус «человека чести».
Именно извращение.

А то, что это выслуживание вело именно к потере чести, было трудно не заметить, особенно свежему взгляду.
Француз Астольф де Кюстин («Россия в 1839 году»): «Каким путем пришли русские к такому полнейшему самоотрицанию, к такому полному забвению человеческого достоинства? Каким средством достигли подобных результатов? Средство весьма простое — «чин».
И каков результат этой погони за чинами? Или «страсти», как пишет Пушкин в записке «О народном воспитании», поданной на имя царя Николая I: «Чины сделались страстию русского народа». «Народ» здесь — дворянство.
А он таков, что все стали чиновниками — слугами на царской службе.
Все стали наемниками. А собственно русское общество (которое по определению не может состоять из людей несвободных и зависимых) — исчезло.
Тот же Кюстин о русском «обществе»: «…Офицеры, кучера, казаки, крепостные, придворные — все это слуги различных степеней одного и того же господина, слепо повинующиеся его воле...».

Прим. 5.
Поэтому Пушкин выступает за то, чтобы звание дворянина было только наследственным, но никак не «выслуженным» (приобретенным вместе с очередным чином или очередным крестом, дававшим право на этот статус). Поэтому Пушкин выступает за то, чтобы дворянство в исключительных случаях давалось бы именным царским указом — за очевидные всем и бесспорные для всех заслуги перед Отечеством.

Об этом Пушкин говорит с братом царя Николая I великим князем Михаилом Павловичем, который защищал петровскую «Табель о рангах». Позже сам Пушкин излагал свою позицию в споре с ним так: «Я заметил, что или дворянство не нужно в государстве, или должно быть ограждено и недоступно иначе как по собственной воле государя. Если в дворянство можно будет поступать из других состояний, как из чина в чин, не по исключительной воле государя, а по порядку службы, то вскоре дворянство не будет существовать или (что все равно) все будет дворянством».

Эту позицию Пушкина поясняет следующая его же мысль из «Заметок о дворянстве» (1835 г.): «Чем кончится дворянство в республиках? Аристократическим правлением. А в государствах? Рабством народа, а = b».
«Государство» — здесь «монархия».
Мысль тут проста. Поскольку дворяне («хорошие дворяне») — это наиболее просвещенные и ответственные люди, люди чести, то в республике (при выборной демократии) они в не могут не стать первыми — в силу своих личных качеств. Они не смогу не сформировать своё общество. А это уже и власть де-факто.
Отсюда и это «аристократическое правление — правление «лучших».
Поскольку «государство» (монархия) хочет всех уравнять в бесправии, то своих прав (в первую голову права на личную честь) лишатся и дворяне — рабами станут все.

И процесс этого всеобщего порабощения начался, по мысли Пушкина, при Петре Первом, когда благодаря его «Табели о рангах» многажды битый палкой царский денщик мог стать аристократом. Не говоря уже о том, что этой же палки могли отведать и родовые русские аристократы. Пушкин: «Все состояния […] были равны пред его дубинкою».
О каком тут «обществе» можно говорит, если все равно унижены, если в своем унижении дворянин приравнен к крепостному?
Получается то, о чем Пушкин и писал — «а = b», всеобще рабство.

Поэтому Пушкин недолюбливает Петра, называет его «революционером». Для современного уха это звучит странно, но Пушкин понимает эту «революцию» по своему — как уравнивание («нивеллёрство», как тогда говорили) всех во всеобщем бесправии, как отъем «прав» (хотя бы на честь) у аристократии и превращении её в совокупного царского слугу.
Это процесс всеобщего порабощения при Петре начался, в позднее время продолжился.
Его наблюдал Пушкин, его наблюдали и его современники.
И писали они о том же, о чем писал и Пушкин — о «рабстве народа».

Так, советник императора Александра I правовед Михаил Сперанский замечает: «Я нахожу в России два состояния — рабы государевы и рабы помещичьи. Первые называются свободными только по отношению, действительно же свободных людей в России нет, кроме нищих и философов».
Так, друг Пушкина поэт Петр Вяземский говорит: «Вся разность в том, что вышние холопы барствуют перед дворней и давят ее, но перед господином они те же безгласные холопы».
И т. д. и т. п.

Прим. 6.
Из «Мыслей на дороге» Пушкина: «Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества». «Человечество» здесь — отчасти калька с французского слова l’humanite, где оно означает и «все люди», и «человечность», и «гуманизм», и «добрые нравы». Здесь, понятно, имеется это, второе значение этого l’humanite-человечества.
То есть, «улучшение нравов» — это Главная перемена, по Пушкину.
А без неё все прочие, внешние перемены, вроде перемены «строя», лишены всякого смысла.
«Форма правления» есть только форма, а перемены формы без перемен в содержании — бессмысленны.

Прим. 7.
О ней, стабильности, он и писал, и думал. Есть в его рабочих бумагах такая запись по-французски (запсь как постановка проблемы): «Stabilite — premiere condition du bonheur publique. Comment s'accommode-t-elle avec la perfectibilite indefinie?».
В пушкинском Полном собрании сочинений эта фраза по традиции переводится так: «Устойчивость — первое условие общественного благополучия. Как она согласуется с непрерывным совершенствованием?».
Перевод, конечно, сугубо литературоведческий, буквальный, а потому неточный, потому и неверный. Термин тут подобран не тот.
Что значит эта «устойчивость»? «Устойчивость « чего?
Разве Пушкин об этой «устойчивости» неизвестно чего беспокоился?

Нет, конечно.
Он писал и думал именно о stabilite, что сейчас везде идет без буквального перевода и понимается, как должно, — как «стабильность».
То есть, точный перевод этой фразы таков: «Стабильность — первое условие общественного благополучия. Как согласовать её с непрерывным совершенствованием?».
Ответ на этот вопрос сам Пушкин и дает.
Должно быть в стране общество, которое он называет «хорошим дворянством» (а Орега-и-Гассет — «примерным меньшинством»). Это общество и должно обеспечивать как стабильность, так и «непрерывное совершенствование» этого «самого общественного благополучия». Как? Подавая пример достойного поведения низшим сословиям (см. прим. 8), так и ведя соответствующий диалог с «правительством» (царем, то есть), побуждая его к разумным переменам.

Прим. 8.
В набросках своей статьи «Заметки о дворянстве» («Заметки о русском дворянстве») Пушкин пишет: «Нужно ли для дворянства приуготовительное воспитание? Нужно. Чему учится дворянство? Независимости, храбрости, благородству (чести вообще). Не суть ли сии качества природные? Так; но образ жизни может их развить, усилить — или задушить».
Почему дворяне должны учиться чести? Только для себя?
Нет, отвечает Пушкин, не только — это нужно всем. Потому что эти высокие качества, котром «учится» дворянство», пишет далее Пушкин, суть «la sauvegarde трудолюбивого класса, которому некогда развивать сии качества».
Французское слово la sauvegarde здесь — «хранитель», «защитник», «оберегатель».
«Трудолюбивый класс» — это крестьяне, ремесленники, купеческое сословие.

О чем тут говорит Пушкин?
О том, что дворянстве воспитывает в себе честь для того, чтобы защищать и честь прочих сословий, и их интересы (так, собственно, и обеспечивается в стране та самая stabilite, о которой думал Пушкин), и интересы страны в целом. И если у дворянства и есть его привилегии (скажем, наследственное землевладение), то оно ему нужно только для этого — для службы интересам своей страны. Понятно, что Пушкин здесь имеет в виду «правильное», «хорошее» дворянство — то, каким оно должно быть всё, без изъятия, по его убеждению.

Об этом Пушкин пишет там так: «Потомственность высшего дворянства есть гарантия его независимости; обратное неизбежно связано с тиранией, или вернее — с низким и дряблым деспотизмом».
Почему, кстати, «дряблым»?
Очень характерное суждение. Потому что там, где все стали чиновниками «наемниками» на службе у царя никакой иной, скажем, «свирепый» деспотизм невозможен. Для этого нужна и воля, и цель, и «пассионарность». А там, где царит лишь чиновное отправление инструкций и чиновные же нравы, то есть, воровство, взятки и прочее, взяться им — просто неоткуда.

В набросках указанной статьи Пушкин об этом пишет ясно: «Что такое дворянство? Потомственное сословие народа, высшее, т. е. награжденное большими преимуществами касательно собственности и частной свободы. Кем? Народом или его представителями. С какою целию? С целию иметь мощных защитников или близких ко властям и непосредственных предстателей. Какие люди составляют сие сословие? Люди, которые имеют время заниматься чужими делами».
«Чужие дела» здесь — совокупность интересов других людей, интересов народа, значит, страны в целом.

И далее о том же: «Кто сии люди? Люди, отменные по своему богатству или образу жизни. Почему так? Богатство доставляет ему способ не трудиться, а быть всегда готову по первому призыву du souverain».
Souverain здесь — «верховный правитель», то есть, царь в русском случае.
То есть, дворяне, по Пушкину, это — корпус хранителей Отечества. И их привилегии («права», как пишет Пушкин), нужна им только для того, чтобы полностью отдаваться службе своей стране, не думая об элементарном пропитании как самих себя, так и своей семьи. Для этого им нужна их материальная независимость — чтобы делать то, что другие сословия делать не могут.
Почему?
Потому, что они материально зависимы, пишет Пушкин: «Земледелец зависит от земли, им обработанной, и более всех неволен, ремесленник — от числа требователей торговых от мастеров и покупателей».
«Требователь» тут — и «заказчик», и «клиент», и «работодатель».

Понятно, что если дворянство только пользуется своими «правами» (привилегиями), но стране не служит, то оно превращается к класс паразитов — они перестает быть дворянством (оно «кончается»).
То же самое происходит, если это дворянство теряет свою независимость и становится «наемником» на службе у царя. Тогда оно попадает в «рабство» царю — растворяется во всеобщем «рабстве» («рабство народа», пишет Пушкин). И так оно «погибает».
Следующая мысль Пушкина именно об этом: «Аристократией прав» и «рабством народа» «кончается (погибает) дворянство».
Об этом он писал, когда он осуждал указы Петра III о «вольности дворянства», по которым дворяне получили право не служить своей стане, а сидеть по деревням помещиками. Это были, пишет он, «указы, коими предки наши столько гордились и коих справедливее было бы стыдиться».

Словом, дворянство по Пушкину, — это государствообразующее сословие, которое должно и свою страну хранить, и давать другим сословиям высокие примеры личного поведения.
Это — общество.
То есть?
То есть, де-факто это есть то же самое ортега-и-гассетово «примерное меньшинство».

Прим. 9.
Отсутствие в истории Испании и России феодализма делает, как пишет испанец, роднит эти страны — даром, что они суть «два полюса великой европейской оси».
Ортега-и-Гассет пишет, что «при всех различиях их сближает то, что обе страны […] всегда испытывали недостаток в выдающихся личностях».
А это те личности, которые и формируют «примерное меньшинство», в нем и реализуются. То есть, его, меньшинства не было. Это главное.

Поэтому та же Россия, отмечает испанец, представляет собою «могучее народное тело, над которым едва подрагивает крошечная детская головка. Разумеется, некое избранное меньшинство имело положительное влияние на жизнь русских, но по малочисленности ему так и не удалось справиться с необъятной народной плазмой. Вот откуда аморфность, расплывчатость, закоренелый примитивизм русских людей».
Это звучит обидно, но об «испанских людях» этот автор говорит не менее резко («отсутствие лучших», «убожество избранных меньшинств» и т. п.).

Прим. 10.
Так, Ортега-и-Гассет пишет, что феодализма в Испании не было. То есть, не было чего?
Не было свободной и независимой жизни, который был бы ведома хотя бы части испанцев — рыцарей, которые, как известно, не подчинялись центральной власти (королю), которые вообще не знали прямого подчинения кому бы то ни было.

Они не получали приказов — они договаривались.
Они договаривались об условиях своего служения своему графу, они договаривались о своем служении королю, который тут был лишь «первым среди равных».

Яркий прообраз (архетип) такого рода отношений — английские предания о короле Артуре, который собирался со своими рыцарями именно за круглым столом. А почему он собственно круглый?
Это идея волшебника Мерлина из тех же преданий. Еще отцу короля Артура, вождю бриттов Утеру он предложил сделать свой стол круглым, чтобы не было такого понятие, как «сидеть во главе стола», чтобы все себя чувствовали равным друг другу.
Таких рыцарей не было, значит, не было независимых людей — тех, кто мог бы впоследствии сформировать испанское «примерное меньшинство». Потому его и нет. И это Ортега-и-Гассет называет ««нашей подлинной трагедией» — «крайнюю слабость испанского феодализма», фактически его отсутствие в истории страны.

Потому что — что такое феодализм, согласно этому испанцу?
Он описывает его теми словами, которые мог бы сказать немецкий рыцарь (в Германии феодализм был). И это слова хозяина своей страны — это тут главное. То есть, они звучат так: «Я владею этой землей по праву воина, который сам её завоевал, и, если надо, вновь готов биться за неё в жестоком сражении».
Ортега-и-Гассет: «Именно это мироощущение я называю феодализмом».
Это мироощущение не сложилось в Испании.

Оно же не сложилось в России — по той же самой причине.
Об этом Пушкин и пишет: «Феодализма у нас не было — и тем хуже» (его замечания на «Историю русского народа» Николая Полевого»), «рыцарство не одушевило предков наших чистыми восторгами» (статья «О ничтожестве литературы русской») и т. д.
Пушкин же пишет о том, почему не было в Росси феодализма: «Феодализм мог бы... развиться, как первый шаг учреждений независимости (общины были второй), но он не успел. Он рассеялся во времена татар, был подавлен Иваном III, гоним, истребляем Иваном IV...».
Феодализма в России не было — это отчасти роднит её с Испанией.
Феодализма в России не было — и это есть причина того, что её история так отличается от истории прочих. Помимо Испании, западноевропейских стран. И потому подходить к ней с общей меркой просто бессмысленно — ничего понять невозможно. О чем Пушкин и говорит, когда подчеркивает, что русская история «требует другой мысли, другой формулы, чем мысли и формулы, выведенные Гизотом из истории христианского Запада».
(Это объясняет и нынешнее отличие России от прочей Европы — настоящее есть продолжение прошлого, есть воплощенная история).

Феодализма в России не было — и это есть причина того, что русское дворянское общество и «презренно», и «глупо». Потому что составить его — было некому.
Феодализма в России не было — и это есть причина того, что «правительство» (Царь) есть потому же Пушкину, «единственный европеец» в Росси, то есть единственная Сила, её организующая и социализующая. Эта Сила, понятно, очень слабая, но другой тогда не было.
Это и объясняет многое, и определяет многое.

В том числе то, о чем позднее напишет и Бердяев: «Очень характерно, что в русской истории не было рыцарства», а именно оно «кует чувство личного достоинства и чести... Недостаток мужественного характера и того закала личности, который на Западе вырабатывался рыцарством, — самый опасный недостаток русских, и русского народа и русской интеллигенции». Потому, писал он же, Россия — это «страна неслыханного сервилизма и жуткой покорности, страна, лишенная сознания прав личности и не защищающая достоинства личности...».
И т. д. и т. п.