От автора  |   Досье  |   Комментарии

https://www.konteiner-kron.ru модульные дома из морских контейнеров.

САВВА МАМОНТОВ: ЧЕЛОВЕК РУССКОЙ МЕЧТЫ

Глава 9. Абрамцевские мастерские

Абрамцево Мамонтовых помнит также писателя Тургенева, певца Шаляпина, художников Сурикова, Боголюбова, Беклемишева, Кузнецова и Киселева. Все они оставили в Абрамцеве свой след — одни больший, другие меньший, хотя бы и в виде росписи на знаменитой абрамцевской скатерти.

Но и те, кто бывал здесь наездами, и те, кто подолгу жил и работал в Абрамцеве, обязательно заглядывали в одну из комнат Большого дома, называемую музеем.

Здесь хозяйничали Елизавета Григорьевна и, главным образом, Е. Поленова. На широких деревянных лавках вдоль стен, на искусно сооруженных стендах и просто на стенах размещались предметы обиходной утвари русского быта. Здесь можно было увидеть доску, найденную Поленовым в Репихове, прялки и вальки, трепала, грабли, передки саней и телег, детские сиделки, берестяные туески, солонки, резные доски, служившие когда-то украшением ворот или крыльца.

Пополняли этот домашний музей и абрамцевские гости. Так, Поленов привез из Саратова деревянные вальки, украшенные тончайшей резьбой. Васнецов тоже не терял времени в окрестностях Вятки, куда ездил навестить родных. Но больше других для музея сделала Е. Поленова.

А мамонтовской кружке обрел второе дыхание талант этой малоизвестной, но интересной художницы. Глядя на «диво дивное» русских чародеев, собранное в музее, Елена Дмитриевна вдохнула в столярную мастерскую Абрамцева новую жизнь.

Давно, еще со времен открытия школы, устроила при ней Елизавета Григорьевна столярную мастерскую, чтобы дети, учившиеся грамоте, одновременно получали ремесло. В мастерской делали примитивную мебель, выполняли мелкие столярные и плотницкие работы.

С появлением в Абрамцеве музея и увлечения древнерусской стариной (которое усилила в Мамоптовском кружке постановка «Снегурочки» с костюмами и декорациями Васнецова, да и вообще васнецовское творчество) Елизавета Григорьевна все чаще стала подумывать, как бы оживить мастерскую, превратить обычные работы в художественное ремесло. Но это желание и мысль оставались неосуществленными, пока не появилась в кружке Елена Дмитриевна. Началось с того, что вместе с Елизаветой Григорьевной Поленова стала ездить в далекие и близкие экспедиции. И пока Елизавета Григорьевна ходила из избы в избу, выискивая и выпрашивая продать те или иные предметы быта (а забирались они в далекие уголки Ярославской, Владимирской, Ростовской губерний), Поленова тем временем раскрывала альбом, доставала акварельные краски и делала наброски. То это был передок телеги, то деревянная ступа, то окно с резным наличником или удивительно красиво изукрашенными ставнями, иногда целый амбар деревянный, рубленый, двухэтажный. Елена Дмитриевна делала для себя акварельные наброски, увлеченная красотой, гармонией художественного вкуса.

Однажды в альбомы — а их накопилось порядочно — заглянул В. Васнецов. Это было в Абрамцеве. Те, кто оказался тогда рядом, вспоминали потом, с каким восторгом и настойчивостью уговаривал он Елену Дмитриевну не оставлять без применения этих чудесных зарисовок. Васнецов видел в акварелях Поленовой еще одно подтверждение упорно проводимой и проповедуемой им мысли: о том, как мало изучают и знают народное творчество его современники, как много может дать оно искусству.

Виктор Михайлович развил тогда перед Поленовой широкую возможность создания разнообразных предметов быта нового типа на образцах материала, собранного ею в акварельных альбомах за время поездок по России.

Поленова поняла мысль Васнецова и откликнулась на нее. Позднее, отвечая на вопросы В. В. Стасова, Елена Дмитриевна писала: «У Васнецова я не училась в прямом смысле слова... но как-то набиралась около него понимания русского народного духа».

После разговора с Васнецовым Елена Дмитриевна купила в посаде Троице-Сергиевской лавры простой кухонный стол, привезла в Абрамцево и расписала его масляной краской. На дверцах стола появились стилизованные цветы, птицы сирины. Показала Васнецову свою работу, а тот взял в руки кисть с палитрой и написал от себя на дверцах стола стилизованные ворону и сороку. Это было необычно, ново, интересно. Сделали еще один опыт: расписали небольшой шкаф для чайной посуды, висевший в столярной мастерской, когда-то сработанный мальчиками-учениками. Получилось хорошо. Принялись за обсуждение перестройки работы столярной мастерской Абрамцева. За советом, конечно, к Савве Ивановичу. Он счел, что ничего лучше и придумать нельзя: мастерская, которая будет выпускать мебель с русской резьбой или расписную,— этого нигде не было тогда.

Дело оказалось решенным, и работа началась. Рисунки для раскраски или резьбы создавала Поленова, она же взяла на себя руководство исполнением. Умение отгадать, что ближе мастеру, установило нужный контакт между исполнителем и художницей, и резьба с росписью скоро нашла преданных приверженцев среди учеников столярной абрамцевской мастерской и даже среди взрослого населения окрестных деревень.

Между тем Елизавета Григорьевна продолжала энергичные поиски. К предметам быта она прибавила вышивки и костюмы, набивные доски и части папев, сарафанов или расшитых рубах. Рос абрамцевский музей, у него появился новый костюмный отдел. Музей переселился в кабинет Саввы Ивановича.

Много сил и энергии отдавала Елена Дмитриевна делу кустарной мастерской. Она так сжилась с миром народного искусства, которое вызывало в ее воображении самые фантастические мотивы и картины, что по временам забывала о художественной, выставочной жизни. «Уж пора бы начинать думать,— пишет она,— о Петербурге и о питерских, а у меня все московское из головы не выходит, и как закрою глаза, так все представляются разные дверки шкапчика. Дверка шкапа с колонкой со звездами, месяцем, земляникой и цветами представляет природу некультурную. Это — шкап-луг. А мой шкапик угловой, это — дом в два этажа: наверху, на окошке стоит цветок в горшке, а в нижнее окошко виден закат солнца».

Создание изукрашенных предметов абрамцевской столярной мастерской предполагало возрождение ремесленных искусств, во многом к тому времени утраченных. «У нас условие,— пишет Поленова,— по возможности не прибегать к помощи изданий и вообще печатного или какими-либо другими способами обнародованного материала. Напр[имер], не заимствовать форм и рисунков в памятниках общеизвестных или находящихся в открытых музеях... цель наша — подхватить еще живущее народное творчество и дать ому возможность развернуться… Вот почему мы ищем главным образом вдохновения и образцов, ходя по избам».

То, что стала выпускать мастерская, быстро нашло своего потребителя. И сейчас в некоторых московских домах можно еще видеть резные и раскрашенные шкапчики абрамцевской мастерской, столы и табуреты, полочки, рамки к зеркалам и другие предметы. Через год после того, как Поленова взялась руководить работой юных столяров-резчиков, мастерская, по ее собственному выражению, «была завалена заказами».

Не остались равнодушными к этому делу и другие художники: несколько эскизов для мастерской сделали В. Д. Поленов, В. М. Васнецов, а в более поздние годы — художник А. Я. Головин.

Много трудилась Елена Поленова. Рисунки для абрамцевского производства, поездки на этюды, картины для выставок, работа над костюмами к постановкам мамонтовских опер, увлечение керамикой и археологией, путешествия и поездки, из которых привозился ворох исписанной бумаги, этюды, альбомные зарисовки — и это еще не все, что можно рассказать о Е. Поленовой, участнице Мамонтовского художественного кружка, чье творчество неразрывно связано с Абрамцевым.

Отступ. 1. СКАЗКИ ЕЛЕНЫ ПОЛЕНОВОЙ
Бывая в столярной мастерской, Елена Дмитриевна слушала сказки, которые рассказывались мальчиками между делом; в экспедициях, в поездках по деревням, окруженная стайками любопытствующих ребятишек, Елена Дмитриевна часто просила детей рассказать ей их любимые сказки, слышанные от бабушек. Дети охотно выполняли ее желание. Художница дивилась прибауткам и присказкам, шуткам и иногда, отложив акварельный альбом, записывала прибаутки, новые варианты понравившихся сказок в оригинальном изложении.

Так накапливался материал, который в сочетании с ее работой, широким знанием архитектуры, народного искусства привлек внимание художницы сначала к поэтическим акварельным наброскам сказочных образов бабы-яги, избушки на курьих ножках, теремка, а затем к мысли об иллюстрации русских сказок.

Иногда это «канонические» тексты сказок — из сборника А. Н. Афанасьева, иногда это авторские версии народных сказок, которые делает сама Е. Д. Поленова. Эти версии она называет «абрамцевскими текстами». Так, в одном из писем она пишет: «...Занимаюсь сказками... Теперь принялась разрабатывать «Иванушку-дурачка» по абрамцевскому тексту, который для моей цели оказался удобнее афанасьевского, он короче, сжатее».

Художника делает иллюстрации также к таким сказкам, как «Сынко Филипко», «Серая уточка», «Иванушка-дурачок», «Война грибов», «Волк и лиса».

*
Врубелевская майолика стала еще одним открытием Абрамцева. Живя и работая в доме Мамонтова на Садовой, Врубель писал сестре: «Каждые 4—5 дней мы отправляемся дня на 2—3 гостить в Абрамцево».

До появления Врубеля у Мамонтовых одно время занимались в кружке керамикой. Руководила этим делом Е. Поленова. В петербургской школе поощрения художеств и в Париже она изучала керамику, работала в Париже на некоторых фабриках, вникая в различные приемы, способы обжига. Но интерес ее ушел в область живописи, в художественную резьбу, роспись, в русский интерьер. В кружке оставались, однако, образцы проб. С увлечением продолжал заниматься керамикой, когда все прекратили, сын Мамонтовых Андрей Саввич — ученик московского Училища живописи, ваяния и зодчества.

Врубель проявил интерес к керамике. В Абрамцеве была сооружена небольшая гончарная мастерская, в которой он вместе с молодым Мамонтовым создавал изразцы и пробовал их обжигать. С моделей изразцов Врубель скоро перешел к предметам декоративной скульптуры. Одной из первых была «Голова львицы», выполненная для ворот дома Мамонтовых в Москве. Теперь почти нет издания, посвященного художественной промышленности, где бы она не воспроизводилась. А тогда к работам Врубеля относились сдержанно, за исключением художников кружка и самого Мамонтова.

Целыми днями Врубель пробовал в гончарной мастерской Абрамцева различные сочетания красок. Он совершенствовал фактуру, искал необходимую форму. Тончайшие переливы тонов ловил этот маг и чародей у глазури и добивался от нее игры самоцветных драгоценных камней. «... Сейчас я опять в Абрамцеве,— пишет он сестре,— и опять меня обдает, нот, но обдает, а слышится мне та интимная национальная нотка, которую мне так хочется поймать на холсте и в орнаменте. Это музыка цельного человека, не расчлененного отвлечениями упорядоченного дифференцированного и бледного Запада».

В 1891 году Савва Иванович и Врубель едут в Италию. В Риме они знакомятся с работой керамической школы: «Школа существует еще только лет восемь...— писала Поленовой Елизавета Григорьевна.— Их работы нельзя отличить от древнеитальянских. Они строго держатся этого стиля и разрабатывают его. Есть у них в школе отделение деревянной резьбы, но, по словам Врубеля, мало интересное».

После знакомства с современной керамикой Италии Мамонтов и Врубель решают расширить работу абрамцевской гончарной мастерской. Опыты врубелевской скульптуры, варианты его изразцов, удивительные переливы красочных покрытий — все это навело Мамонтова на мысль о возможности возрождения когда-то широко распространенного на Руси майоликового производства.

Мамонтов пригласил в Абрамцево работать известного в то время мастера-керамиста Петра Кузьмича Ваулина. Это было большое приобретение для мастерской — Ваулин осуществлял все техническое руководство, он разработал в абрамцевской гончарной мастерской новый технический процесс, восстановил утерянный метод обжига, который придавал изделиям яркий металлический блеск, сам составлял рецепты красочных покрытий. Но настоящее движение делу давал, конечно, Врубель своими изумительными образцами майолик. Однажды испробовав керамическое производство, он остался увлечен им до конца своих дней.

Вернувшись из Италии, Врубель писал сестре: «Опять в Москве или лучше — в Абрамцеве и опять осажден тем же, от чего отдыхал 8 месяцев: поисками чисто и стильно прекрасного в искусстве.. . опять руковожу заводом изразцовых и терракотовых декораций (в частности, отделкой часовни над могилою Андрею Мамонтову и постройкой (по моему проекту) пристройки к дому Мамонтовых в Москве с роскошным фасадом в римско-византийском вкусе). Скульптура вся собственноручная. Так всем этим занят, что к живописи стал относиться легкомысленно...»

До ста образцов различных орнаментированных архитектурных изразцов и заставок было выполнено Врубелем для абрамцевской гончарной мастерской, в том числе ваза «Хан Намык», навеянная домашним спектаклем Мамонтовых «Черный тюрбан». Врубель выполнил скульптурные фигуры на темы опер «Садко», «Снегурочка», колонки, решетки для слухового окна и лестничных перил. Врубель находил в этой работе неограниченные возможности проявления своего декоративного таланта, возможности извлекать из керамических покрытий цвета и грани горящих самоцветов.

Работы Врубеля были столь необычны, что керамикой занялись и другие художники кружка. Одну вазу «Аленушка» сделал В. Васнецов. Несколько плит и ваз — А. Васнецов, Серов, К. Коровин. Поленов сделал десять ваз и даже Суриков одну майоликовую вазу — «Собака». Много работал в гончарной мастерской Абрамцева художник Головин.

Отступ. 2.
Из воспоминаний художника Коровина: "Савва Иванович увлекался керамикой. В Абрамцеве была мастерская, где он лепил вазы, украшая их скульптурой, разнообразнейшей фантастикой. Он и Серов как-то при мне лепили из глины какого горбатенького человека и оба смеялись.
- Нет, — говорил Серов, — шишига, он ни веселый, ни грустный. Он так себе — ходит, глядит, что-то знает и так живет в стороне как-то.
- Постой, Антон, ему уши нужно вот так...
И Мамонтов глиной вылепил на странной лысой голове уши летучей мыши.
- Ниже, ниже, — говорил Серов. — Вот теперь что-то есть... Постойте, — бородку козлиную.
- Этот управляющий... ну, как его? — Говорил между тем Серов.
- Шмидт (Василий Александрович Шмидт — инженер путей сообщения, сотрудник С. И. Мамонтова. — В. С.), — помог ему Мамонтов.
- Да, Шмидт. В Шмидте шишига есть.
- А верно, он — шишига, верно...
И оба, лепя шишигу, смеялись.
Вошел Репин, посмотрев, сказал:
- А интересно. Но что это такое?
- Шишига, — ответил Мамонтов.
- Что? Шишига? — удивился Репин.
- Знаешь, он такой, — продолжал Мамонтов, — небольшого роста, в шерсти, живет так, у дома, в деревне у сарая, такой домовой, все знает, помалкивает, немного портит жизнь, мешает, прольет крынку молока, вывалит из саней, ну, словом, — шишига.
- Неужели? — сказал Репин серьезно. — Я этого никогда не слыхал. Но, кажется, это вздор.
- А ты спроси у Льва Николаевича, — сказал Савва Иванович. — Он верно, наверно, видал шишигу.
- Какой вздор...
- Вздор. А ведь это наши русские лары, хранители быта и дома, поэзия русская.
- Нет, я в это не верю, никогда шишигу не видал, я думаю и ты, Антон, тоже.
- Я сам на шишигу смахиваю, — ответил Серов.
И улыбнулся приятно".

Мамонтов был занят работой абрамцевской гончарной мастерской не меньше, чем театром. Он следил за всем, что делалось в ее стенах, изделия гончарного завода выходили со своей маркой «Абрамцево». Он не пропускал случая, будучи в Абрамцеве, взглянуть на огонь гончарной печи.

«Ездили целой компанией в Абрамцево,— пишет Мамонтов,— я, Арцыбушев, Кончаловский (издатель сочинений М. Ю. Лермонтова.— В. С.), Врубель и Коровин. К сожалению, погода была совсем дождливая, так что достаточно было сходить на гончарный завод, чтобы промочить ноги — но зато воздух и свежесть днем все вознаградили. Вечером соловьи заливались во все горло, утром дождь продолжался, и мы ограничились тем, что побывали в столярной мастерской и гончарной».

Следил Мамонтов за тем, что делалось в области керамики в других странах: «Вчера мы (С. И. Мамонтов, С. С. Мамонтов и К. А. Коровин.— В. С.), — пишет он из Парижа в 1893 году, — были в Индустриальной палате на выставке прогресса, т. е. последнее слово всякой художественной индустрии. Какие чудесные керамики, вазочки, поливные горшочки — глаза разбегаются. И ведь, по правде сказать, мы не далеки от этой штуки, но какой-то аккуратности в технике не хватает... Какие деревянные резные и окрашенные вещи — красота, прелесть».

Врубель делает изразцовые печи и для дома Саввы Мамонтова на Садово-Спасской улице в Москве. Теперь она находятся тоже в Абрамцевке — их можно видеть в зале бывшей мастерской дома Саввы Ивановича, вместе с другими образцами майолики Врубеля.

Он же делает также камин по мотивам своего известного панно, исполненного им для Нижегородской ярмарки, — "Микула Селянинович и Вольга". Когда оно было показано в мамонтовском павильоне, то в газетных рецензиях критики писали, что исполнено оно "на манер мозаичной живописи". Возможно, именно эти высказывания натолкнули Михаила Александровича на мысль как бы перевести панно в керамику.

В 1898 году в Абрамцевской мастерской были приготовлены формы для отливки камина на тему картины. И камин получился очень удачным. Он был устроен как фасад дома, где роль ворот исполняет отверстие для топки. Крышу венчает фронтон с изображением сказочных птиц Сирина и Алконоста. Слева, опершись на соху, стоит кряжистый Микула. Справа — верхом на коне — Вольга. Он и изумлением смотрит на гордо подбоченившегося русского пахаря.

Вопреки всем устоявшимся традициям, камин сложен не из отдельных глазурованных прямоугольников, а из крупных фигурных кусков, повторяющих своими очертаниями наиболее характерные контуры рисунка. Такого еще никто и никогда не делал.

Линия, подчеркнутая фигурным швом между плитками, действует на зрителя более впечатляюще, чем линия, обозначенная краской. Поэтому Врубель варьирует толщину и глубину шва. А там, где шов не попадает на контур рисунка, создает фальшивые бороздки. Таким приемом художник-новатор навсегда отказывается от привычной сетки из стандартных плиток и создает новый вид керамической изразцовой живописи — монументальной и долговечной.

Самый первый и удачный экземпляр этого камина Савва Мамонтов отправил в Париж на Всемирную выставку. Французы купили его для подношения своим "бессмертным", академикам за фантастическую для тех лет сумму — 10 000 рублей.

Два повторения этого камина остались в Москве. Одно сейчас установлено в вестибюле Музея русского народного искусства на улице Станиславского, второе — в Коломенском, филиале Государственного Исторического музея. Четвертый экземпляр того же камина находится сейчас в Санкт-Петербурге, в Русском музее.

*
Савва Иванович увлечется майоликой так серьезно, что поставит работу своей гончарной мастерской на промышленный уровень — превратит её в небольшой гончарный завод. Он перевезет её из Абрамцево в Москву и разместит недалеко от Савеловского вокзала, за Бутырками («в Бутырках», как он станет говорить). Для неё он там приобретет небольшой деревянный дом, окруженный пустырем, который он же со временем превратит в розарий.

Этот небольшой завод Мамонтов назовет «Абрамцевым» и проведет там свои последние годы. Так он станет воплощать свою давнюю задумку — делать высокохужодественные прикладные вещи.

В дневнике поэта Брюсова есть такая запись от 1901 года: "На субботе художников встретил Савву Мамонтова. Стал развивать свою мысль (Мамонтов — В. С.), что художество от делания картин в рамах должно перейти к работе нужных всем, но художественных вещей". Вот такие вещи он там и станет делать.

Майолику этого завода будут охотно покупать рисовальные школы, выбирая крупные предметы с красочной красивой поливой, юбилейные комитеты, как подарки чествуемым, частные лица и организации. Завод будет получать промышленные заказы. В мастерской «Абрамцева» станут работать, как и раньше, М. В. Врубель и П. К. Ваулин, появится около Мамонтова и молодежь — А. Т. Матвеев, П. В. Кузнецов, П. С. Уткин, П. И. Бромирский. В 1916 году в галерее Лемерсье на Дмитровке будет открыта выставка художественных изделий абрамцевской мастерской.