От автора  |   Досье  |   Комментарии

САВВА МАМОНТОВ: ЧЕЛОВЕК РУССКОЙ МЕЧТЫ

Глава 10. Домашний театр Мамонтова

В мамонтовском кружке началась новая эра русского театра.
А всё началось с домашних спектаклей. Первые спектакли такого рода Савва Иванович стал ставить еще молодоженом — в Кирееве. В них принимал участие его жена и молодежь боьшой семьи Мамонтовых.

Театр в доме на Садовой начался с тех пор, как стали практиковаться чтения по ролям. По ролям читали в доме на Садовой почти всего Островского, Гоголя, Грибоедова, Фонвизина, «Царя Федора» А. К. Толстого, «Маленькие трагедии» А. С. Пушкина и, конечно, «Бориса Годунова».

Роли распределял Савва Иванович, и всегда удачно. Он же, если «актер» не находил нужной тональности, направлял. «Чтением,— пишет Н. В. Якунчикова-Поленова,—руководил Савва и всегда захватывал... своим тонким чутьем и талантом, с которым передавал самые разнообразные роли. Это был действительно тонкий художник».

Реплики были так искренни, звучали так правдиво, что Савва Иванович однажды предложил: «А почему бы нам не устроить домашний театр?».
Сказано — сделано.

Начали с живых картин. Вечером 31 декабря 1878 года кабинет Саввы Ивановича, превращенный в сцену и зрительный зал, был переполнен. Среди ожидавших представления, кроме родственников, были И. Е. Репин, П. М. Третьяков с женой и братом Сергеем Михайловичем и совсем юный Валентин Серов.

Последние аккорды бетховенской увертюры «Эгмонт» — и занавес раздвинулся. Показывали живую картину «Демон и Тамара» в постановке Поленова.

Эту картину сменила другая — «Жницы». Немало старания, труда и фантазии вложил в нее Адриан Прахов. Потом была показана следующая — «Юдифь и Олоферн». Она была также работой Прахова. В торжественно-трагических позах на сцене ожили образы библейских героев. Кстати, Олоферна изображал юный любитель сцены, родственник Саввы Ивановича гимназист Алексеев, впоследствии знаменитый русский актер и режиссер Станиславский.

Завершилось первое представление в доме Мамонтовых живой картиной под символическим названием «Апофеоз искусств» в постановке Поленова. Аллегорически были представлены музыка, живопись, скульптура и архитектура.

Отступ. 1.
Из «Воспоминаний о русских художниках» Всеволода Мамонтова, сына Саввы Мамонтова: «Промежуточной ступенью между чтениями и спектаклями явились живые картины. В одной из первых таких картин, поставленных на святках 1879 года, наше детское внимание привлек высокий, худощавый блондин с несколько угловатыми движениями, изображавший Мефистофеля в картине «Фауст».

Таково мое первое воспоминание о Викторе Михайловиче Васнецове, оставившем впоследствии исключительно большой след в жизни художественного кружка нашего дома. Познакомился он с моими родителями незадолго до этого и в орбиту нашего детского зрения еще не попадал.

Приблизительно в это же время в нашем московском доме появились большие картины Васнецова и тут мы вплотную заинтересовались нашим новым знакомым. Картины эти были написаны по следующему поводу: отец в конце семидесятых годов закончил сооружение Донецкой каменноугольной железной дороги, и у него родилась мысль украсить центральный вокзал этой дороги художественными картинами, написать которые он и уговорил Виктора Михайловича. Однако в те времена талант Васнецова, отличавшийся неистощимой, чисто русской фантазией, не был оценен тогдашними знатоками и любителями искусства (подобное же явление отцу пришлось пережить через 15 лет с творчеством Врубеля). Поэтому картины эти на вокзал не попали, а две из трех, заказанных Виктору Михайловичу, а именно «Стычка русских со скифами» и «Ковер-самолет», очутились в большой столовой нашего московского дома, а третья — «Три царевны подземного царства» — у дяди моего А. И. Мамонтова. Все эти картины были созданы Васнецовым как бы сказочными иллюстрациями к пробуждению новой железной дорогой богатого Донецкого края, нынешнего Донбасса. Первая из картин показывала далекое прошлое этого края, вторая — сказочный способ передвижения и третья — царевен золота, драгоценных камней и каменного угля — богатство недр пробужденного края.

Мы, дети, сразу полюбили эти замечательные большие полотна и подолгу простаивали перед ними, разглядывая вновь находимые нами подробности и обменивались впечатлениями и мечтами. Вспоминается по этому поводу старый швейцар нашего дома, Леон Захарович, который любил, выпроваживая нас из столовой, ворчать: «Ну, чего вы ждете? Приходите завтра и увидите, кто оказался победителями — русские или татары».

В 1879 году Адриан Прахов, живший в Петербурге и подружившийся там с поэтом Майковым, привез в Москву его драму «Два мира» в новой редакции. Ее читали и решили в рождественские праздники поставить последнее действие. Главными исполнителями были Поленов, Климентова, художник Левицкий и Елизавета Григорьевна. Увлекли Репина, Серова, участвовал и Алексеев.

Режиссером спектакля был Мамонтов. Он побудил Поленова написать к спектаклю музыку — песни христиан для последнего акта, которые исполнялись Климентовой и Мамонтовым. Декорации и костюмы исполнялись под руководством Поленова и осуществлялись как его замысел, а в выполнении их участвовали все занятые в спектакле.

Савва Иванович был не только режиссером — вместе с Клементовым он еще и пел в последнем акте. Спектакль удался на славу.

Об этом первом театральном представлении Московского художественного кружка на Садовой Н. В. Поленова писала много лет спустя: «Может, он был поставлен и не по всем правилам строгой режиссуры, но я первый раз испытывала такое глубокое художественное духовное наслаждение».

То же впечатление вынес и В. Васнецов: «Первая пьеса на домашней сцене Саввы Ивановича,— писал он,— которую пришлось мне видеть, была лирическая драма Майкова «Два мира». Прекрасная постановка, декорации, костюмы В. Д. Поленова меня, видавшего только казенную сцену, просто поразили своей художественностью, я почувствовал, что тут веет чем-то новым, свежим».

Отступ. 2.
Из «Воспоминаний о русских художниках» Всеволода Мамонтова, сына Саввы Мамонтова: «Василий Дмитриевич Поленов был одним из самых близких старинных друзей моего отца вплоть до самой смерти последнего. Объединяла их одинаково бескорыстная любовь к искусству во всех видах его проявления и, в частности, к искусству эллинскому. Оба они страстно увлекались последним и на этой почве неизменно сходились после неизбежных за долголетнюю их дружбу размолвок.

С Поленовым, так же как и с профессором А. В. Праховым, моих родителей познакомил Антокольский. Знакомство это произошло в Риме, где оба этих молодых художника жили пенсионерами Академии Художеств. Было это в семидесятых годах.

Первое мое яркое воспоминание о Поленове — это день, когда, возвратившись с театра военных действий Русско-турецкой кампании, куда он ездил в качестве художника, Василий Дмитриевич пришел к нам в дом с каким-то большим ранцем и среди нескончаемых рассказов своих о война показывал моим родителям написанные им в армии этюды, по очереди вытаскивая их из своего ранца. С этого дня Василий Дмитриевич не сходил с моих глаз.

Помню его полным энергичной инициативы; минуты не мог он, казалось, посидеть без дела, неизменно проявлял он свои разнообразные таланты.

Следующее за первым яркое воспоминание о Поленове — это домашний любительский спектакль в нашем московском доме. Ставили драму — поэму А. Н. Майкова «Два мира», и Василий Дмитриевич играл в ней главную роль — приговоренного Нероном к смерти римского патриция Деция. Остальные главные роли исполняли: моя мать — христианку Лиду и близкий в те времена приятель Поленова петербургский художник Р. С. Левицкий — Марцелла. Кроме них, среди остальных многочисленных участников назову М. Н. Климентову, впоследствии известную примадонну московского Большого театра, и К. С. Станиславского, тогда еще пятнадцатилетнего юношу, игравшего совсем небольшую роль — молодого патриция.

Это был первый домашний спектакль в нашем доме. Василий Дмитриевич принимал непосредственное горячее участие во всех подробностях постановки; сам он написал декорацию (шла одна последняя картина драмы), сам с моей матерью налаживал костюмы и с моим отцом режиссировал и заботился о бутафории. Мы, дети, страшно интересовались репетициями и всеми подготовительными работами, а я, младший из братьев, мучительно завидовал двум старшим, изображавшим негритят, сопровождающих выход на сцену Лесбии — Климентовой. Спектакль произвел на нас большое впечатление; до сих пор, спустя 60 лишним лет, я ясно слышу первый монолог Деция — Поленова — и помню его наизусть».

Второе отделение вечера, как и в первый год театрального сезона на Садовой, отдавалось живым картинам, поставленным Левицким, Репиным и Поленовым. Левицкий готовил «Вальпургиеву ночь» из «Фауста». Как вспоминали очевидцы, был изумителен Мефистофель — В. Васнецов. Он тогда совсем недавно стал бывать у Мамонтовых. Все питали к нему теплые чувства, прозвали «Ясным солнышком», и казалось, что этот добродушный, застенчивый человек не сможет справиться с ролью, на которую его обрек Савва Иванович. Но на сцене исчезала застенчивость, грим скрыл добродушное выражение, высокая худощавая фигура как нельзя лучше подходила к роли, и совершенно неожиданно не только для других, но и для себя Васнецов оказался великолепным Мефистофелем и вызвал всеобщее одобрение.

Первые опыты заронили в Савве Ивановиче желание создать в будущем «настоящую пьесу».
В канун 1880 года обсуждали, и со всей серьезностью, что же ставить. Предложения были разные. Тогда Савва Иванович, учитывая основной состав своей «труппы»,— это были преимущественно дети всех родственников и его собственные — сел и написал драму-мистерию «Иосиф».

Как возник этот спектакль?
Подрастали дети Саввы Ивановича, его племянники. Вовлеченные в художественный дух жизни дома, они горели желанием принять в ней участие наравне со взрослыми. Совсем непрочь был дать им эту возможность Савва Иванович. Но возник вопрос: какую пьесу ставить? Молодых актеров много, и каждый ждал своей «настоящей» роли. Подходящей пьесы не нашли, тогда Савва Иванович написал «Иосифа» с учетом наличного состава вновь образовавшейся «труппы». Действующих лиц в пьесе оказалось ровно 24, и столько же составляли собою воины, рабы, рабыни, свита фараона и т. д. В пьесе предусматривался танец волхвов (заклинание змей) и баядерки, кроме того, эволюция войск перед выходом фараона.

Актеры с трепетом отнеслись к порученным ролям и подчинялись воле режиссера-художника С. И. Мамонтова с готовностью и совершенной искренностью. А он, увлеченный, горячо заинтересованный, не жалел сил. Спектакль вышел на славу. Еще пока он готовился, В. Д. Поленов сообщал сестре: «...Савва написал драму в виде мистерии, сюжетом взял историю Иосифа (библейская легенда об Иосифе, проданном братьями в Египет), собрал всех ребятишек; детей и племянников оказалось до сорока штук, заставил их разучить, и вышла прелесть какая вещь... Под моим руководством написали собственными средствами декорации, и удачно вышло. Завтра генеральная репетиция, а в воскресенье—представление. Что за талантливая личность этот Савва, как он языком владеет — и все это выходит у него сюрпризом для самого себя».

Писала о спектакле и Н. В. Поленова, подчеркивая в своих воспоминаниях вдохновляющую роль Саввы Ивановича во всех театральных начинаниях дома на Садовой: «Присутствовать на репетициях становилось прямо волнительно, когда Савва вскакивал через рампу на сцену и с захватывающей художественной тонкостью передавал необходимый жест и интонацию».

Спектакль «Иосиф» вышел па славу. Маленькие актеры вели роли на диво естественно. Несколько глуховатый тембр голоса и недостаточно ясная дикция «измаильтянского купца — Серова» окупались, как вспоминал Сергей Саввич Мамонтов, «неподражаемой мимикой лица и выразительностью всей фигуры». «Настоящей восточной ленью,— продолжал он,— веяло от этого развалившегося на подушках араба, когда он флегматичным голосом вел переговоры с сыновьями Иакова о покупке раба. Неподдельной алчностью загорались его глаза, когда он узнавал, что раб этот — «белый с нежной кожей».

В последующих постановках «Иосифа» в качестве актеров принимали участие и дети И. Е. Репина. «Иосиф» повторялся еще трижды, не менее удачно.
К спектаклю 4 января 1885 года Поленов написал новые декорации первого акта, сделал ряд дополнительных рисунков, которых оказалось вообще так много, что Савва Иванович подумывал издать драму с рисунками Поленова, но не осуществил свое намерение. В 1885 году в мамонтовском кружке уже участвовала и трудилась над костюмами к спектаклю Е. Д. Поленова. В одном из писем сразу после спектакля она сообщала: «Вчера сыграли мамонтовские ребятишки своего «Иосифа». Успех полный. Уж и повозились мы над ним — ног под собой не чувствовали… пьеса кончается или, вернее, обрывается (Мамонтову некогда было писать дальше. — В. С.). Ужасно хочется... высокотрогательной сцены встречи с братьями... но автор пьесы при всей своей талантливости обладает одним прискорбным недостатком — замечательным отсутствием терпения. .. где она (пьеса. — В. С.) ему начинает надоедать, он находит приличным написать ей ... конец — и баста...».

Новый, 1882 год встречали без Поленова, он путешествовал по Востоку и писал Мамонтову с берегов Нила: «Живо представляю у вас елку и всех моих милых друзей вокруг нее... Сколько раз, глядя на величественные египетские храмы, припоминал я нашу прошлогоднюю мистерию, ее творца и исполнителей. Теперь я наяву вижу все эти красивые декорации». Сожалели, что отсутствует такой горячий участник театральных затей, но остаться без спектакля считали невозможным.

Потом тот же Савва Мамонтов написал и поставил водевиль в одном действии «Веди и мыслите», где в качестве действующих лиц в нем были выведены И, Е. Репин, Н. В. Неврев, В. М. Васнецов, Д. Поленов, и каждый из них на сцене играл самого себя.

Отступ. 3.
Как готовились мамонтовские спектакли, какова была атмосфера его дома в это время, хорошо описал будущий основатель МХАТа Константин Станиславский, и наблюдавший домашний театр с детских лет, и принимавший в нем живейшее участие.

А именно: "Обыкновенно спектакли происходили во время рождественских праздников. Тогда на целую неделю или на две весь дом превращался в театральные мастерские и швальни. В одной из комнат расстилалось полотно для Василия Дмитриевича Поленова, и он со своим молоденьким помощником К. А. Коровиным готовил декорацию своего акта. В другой комнате Илья Ефимович Репин со своим помощником, хотя бы, например, Серовым, писал свой акт. В третьей комнате работал Виктор Михайлович Васнецов, суетился Врубель. В другой половине дома кроили, шили, примеряли костюмы. Где-то по углам репетировали, в кабинете стучали топоры: строили сцену, а в большой столовой с утра до вечера не сходил со стола самовар и угощения для всех участников спектакля. Здесь было наибольшее оживление. Молодежь, которая всем мешала и которую отовсюду гоняли, толкалась вокруг чайного стола в ожидании ролей. В комнате стоял гул от звонких молодых голоов. И среди всей этой юной компании, перекидываясь забавными шутками, сидел Савва Иванович и писал первый акт той пьесы, постановку которой спешно готовили наверху..."

От спектакля к спектаклю Савва Иванович проявил все больше изобретательности и вдохновения, созывая удивительно творческую обстановку в часы работы над пьесой. «Присутствовать на репетициях,— вспоминала Н. В. Поленова,— становилось просто волнительно, когда Савва вскакивал прямо через рампу на cцену и с захватывающей художественной тонкостью передавал необходимый жест, интонацию...».

*
Как бы «филиалом» сцены дома на Садовой было вмещение сенного сарая в Абрамцеве, где в летние месяцы тоже разрывались спектакли. В Абрамцеве они носили, как правило, комедийный характер.

Первый абрамцевский спектакль состоялся в июне 1881 года.
Таким спектаклем стал комедийный водевиль «Каморра», написанный лично Саввой Мамонтовым. В своей домашней хронике «Летопись сельца Абрамцева» он рассказывает об этом спектаке так: «Актерские способности его (Спиро.— В. С.) не заглохли. Обширное помещение сенного сарая действовало на нас разжигательно. Привезенные мною новые итальянские романсы, которые мы со Спиро распевали, настраивали нас в итальянском духе, и у меня родилась мысль составить пьесу о неаполитанских нравах и пересыпать ее куплетами. Я настойчиво засел и в несколько дней написал двухактный водевиль «Каммора» (это произведение канет в Лету), но шутка соответствовала общему настроению, а поэтому и имела хотя совершенно локальный, но решительный успех. Сюжет незамысловат. Шайка неаполитанских мошенников голодает и ищет, кого обобрать и надуть. Является граф Тюльпанов, который, конечно, влюблен в неповторимо прелестную русскую девицу, а последняя изнывает в когтях злой тетки, готовящейся отдать ее и ее деньги своему сыну-дураку Петру Ильичу. Каммора, т. е. общество мошенников, берется доставить графу торжество. Начинаются разные проделки, и все кончается посрамлением злых и благополучием взаимно любящих людей, а Каммора получает гонорар...».

Савва Иванович делает к этому тексту замечание, которое звучит шуткой, но показывает его понимание того, что деятельность его кружка во всех ее деталях неизменно вызовет со временем интерес. Он пишет: «...Чтобы устранить всякие ссоры будущих комментаторов, выпишу исполнителей: И. Е. Репин — роль дурака, В. Д. Поленов, П. А. Спиро — члены Камморы, итальянские песни исполняли П. А. Спиро и С. И. Мамонтов...».

В Абрамцеве ставили «Женитьбу» Н. В. Гоголя, повторяли «Иосифа». Большим успехом у исполнителей и зрителей пользовалась постановка «восточной фантазии», также сочиненной С. И. Мамонтовым, — «Черный тюрбан». В ней играли Валентин Серов, Илья Остроухов, Савва Мамонтов, не говоря об остальных. Забыв обо всем на свете, Серов писал декорации, вместе с Остроуховым сочиняли они костюмы, Виктор Михайлович Васнецов, оставив работу, спешил в абрамцевский сенной сарай из своего «Яшкиного дома» рисовать афишу для спектакля.

Десятилетие спустя вспоминали те, кто видел «Черный тюрбан», как до слез смеялся редко улыбавшийся Павел Михайлович Третьяков, вспоминали восторг Г. Н. Федотовой.

Несколько слов Саввы Ивановича из абрамцевской летописи о «Черном тюрбане»: «...Спиро с большим успехом разыграл хана Намыку, а Антон Серов в роли Моллы обольстительно плясал как танцовщица, Малинин играл роль первого любовника и красиво пел две арии. Все дети играли феррашей с деревянными мечами, пели хором и маршировали. И. С. Остроухов поразил всех своей впечатлительной фигурой в бессловесной роли палача. Публики было не особенно много, но хохоту и удовольствия много».

Отступ. 4. АКТЕРСКИЙ ОПЫТ ХУДОЖНИКА ОСТРОУХОВА
В своих «Воспоминаниях о русских художниках» Всеволод Мамонтов, сын Саввы Мамонтова пишет об Остроухове следующее:
«Непосредственное горячее участие принимал Остроухов в первой абрамцевской постановке «Черного тюрбана». Для этой пьесы он собственноручно написал декорацию II акта, для I акта декорацию писал Серов. Акварельные эскизы этих декораций, а именно серовекий внутренний дворик ханского дворца и остроуховская ханская опочивальня хранятся в А&рамцевском музее.
Неуклонно присутствуя на всех репетициях «Черного тюрбана», Илья Семенович переживал со всеми участниками азартный интерес к этой комедии-шаржу, подготовка которой шла живейшим и дружным темпом, и в конце-концов так увлекся талантливым исполнением главных ролей своими друзьями, профессором Спиро и Серовым, что согласился и сам выступать на сцене в бессловесной роли палача. Палач этот появляется на сцене всего один раз в конце пьесы. Он входит, молча ставит посреди сцены плаху и стоит, ожидая приказания приступить к «делу». Эффект от участия Остроухова был исключительный. Когда после слов Селима, произнесенных звучным, красивым баритоном М. Д. Малинина:

Скорее плаху приготовь,
И ханская прольется кровь

из правой кулисы мерным шагом выступила длинная, вся в красном, невозмутимо-спокойная фигура Ильи Семеновича, зрительный зал сначала замер от изумления, а затем разразился громом аплодисментов и неудержимым хохотом.

Успех Остроухова был колоссален... Интересно отметить, что при повторении постановки «Черного тюрбана» ближайшей же зимой в нашем московском доме Илья Семенович наотрез отказался участвовать и не сдался ни на какие просьбы, уговоры и убеждения своих друзей». (Причина этому, видимо, то, что обидчивому Остроухову эта реакция и показалась подозрительной — ему казалось, что смеются не над его персонажем, а над ним самим. Таким образом актерский талант будущего знатока древнерусской иконы не получил своего развития. — В. С.).

Отступ. 5. МАЛОИЗВЕСТНЫЙ ТАЛАНТ ХУДОЖНИКА СЕРОВА
Он же, Всеволод Мамонтов, особо отмечает актерский талант Серова, который уживался в нем вместе с талантом художника: «В спектаклях нашего дома Серов, если только он в это время жил в Москве, или Абрамцеве, всегда принимал самое деятельное участие и в каждой порученной ему роли создавал интересную, характерную фигуру. В первый раз на сцене выступил он со всеми нами, детьми, в 1881 году, в пьесе отца моего «Иосиф», написанной на библейский сюжет. Шестнадцатилетним мальчиком — взрослым среди нас — он играл роль измаильтянского купца, покупающего Иосифа в пустыне у его братьев. Из всего исполнения Серовым этой роли ярко сохранился у меня в памяти его жест в сцене разговора — торга купца с братьями — я играл старшего брата Рувима, предлагающего купцу купить в рабы Иосифа. «Рабов не нужно мне — вся черная ватага», блистая белыми зубами, произносил он высокомерным тоном, превращенный гримом в смуглого брюнета-араба, и при этом он указывал большим пальцем левой руки на стоящую сзади него толпу своих чернокожих рабов...

Главной же специальностью и любимым делом Серова в этих наших спектаклях были закулисные звуки. Неподражаемо, изумительно ржал он конем, вздыбившимся под ханом Намыком и выбившим его из седла в «Черном тюрбане». Трогательно в этой же пьесе ворковал он голубком в сцене монолога томящейся в гареме хана Намыка несчастной Фатимы... В трагедии отца «Царь Саул» Антон из-за кулис кричал Голиафом, вызывающим на единоборство кого-нибудь из еврейского войска. Оригинально воспроизводил он речь великана; кончая каждую фразу, он тут же изображал и горное эхо, повторяющее последние слова каждой строчки.

В «Женитьбе» Гоголя Антон играл моряка Жевакина, одного из женихов, и вместе с тем ни за что не уступал другому закулисную реплику извозчика, а изображать извозчика он всегда как-то особенно любил, о чем я уже поминал раньше, Только что уйдя со сцены за кулисы, Антон опрометью выскакивал наружу и кругом обегал Поленовский дом в Абрамцеве, где летом шла «Женитьба», и там, снаружи, присев почему-то на корточки, ожидал прыжка Подколесина из окна, чтобы сказать буквально пять слов реплики извозчика.

Нельзя сказать, чтобы Серов очень охотно соглашался принимать участие в наших спектаклях, приходилось сильно его раскачивать и уговаривать. Приходилось нажимать на него даже отцу, но, раз взявшись за дело, он уж весь целиком отдавался ему.

С трудом поддаваясь уговорам принять участие в спектаклях, Антон сам рвался в бой, как только дело доходило до костюмированных вечеров. Тут он всегда раскрывал свою богатую фантазию. Ярким воспоминанием остался в памяти показанный им игрушечный зайчик. На специально сооруженной для этого его трюка тележке-платформе сидел на стульчике Антон в белом меховом одеянии и в маске зайца с длинными ушами. Перед ним на скамеечке стоял барабан, по которому он бил палочками в такт вращающимся колесам. Вез все это сооружение один из моих двоюродных братьев, одетый маленькой девочкой. Успех этой презабавной шутки Антона был колоссален, хохот кругом него стоял несмолкаемый.

В 1889 году Серов женился и, оказавшись ревностным семьянином, уже много реже бывал у нас.
Отдавшись целиком своей домашней жизни, Серов навсегда сохранил с нашей семьей свои тесные дружеские отношения и трогательную любовь к моей матери, неизменно высказывавшуюся им в трудные дни её жизни.

Но ставили в Абрамцеве и серьезные пьесы, такую, например, как пьеса Василия Жуковского «Камоэнс». Это было летом 1882 года, когда глубокая сердечная привязанность друг к другу Якунчиковой и Поленова закончилась венчанием. На их долю выпали ведущие роли в пьесе. Якунчикова (теперь Н. В. Поленова) в костюме, сделанном по рисунку ее мужа, играла роль молодого поэта Васко Квеведо, страстно влюбленного в творения великого португальского поэта Камоэнса. Роль последнего исполнял Поленов, он же писал декорации, а В. Васнецов сыграл смотрителя больницы.

*
Случилось так, что незадолго до Рождества на Садовой вечерами читали пьесы Островского, и среди них — «Снегурочку». Счастливая страна берендеев, их премудрый царь, монологи Снегурочки, которые читала еще на мамонтовских четвергах Г. Н. Федотова, были всем по душе. Проникаясь мудрой прелестью сказки, находя в ней массу созвучных своим настроениям национальных мотивов, пришли к мысли поставить на Рождество «Снегурочку» Островского. Как-то Савва Иванович спросит Островского: «Где сумели вы, Александр Николаевич, подсмотреть образы своих берендеев?». Драматург ответил: «Где, где, нянька рассказала». Видимо, национальная нота, ярко и поэтично звучащая в пьесе, покорила Мамонтова и его друзей и вызвала их отклик.

Отступ. 6.
Трудно сказать, слушал ли Савва Иванович чтение «Снегурочки» А. Н. Островским, которое повторялось в Москве несколько раз, или познакомился с текстом пьесы в первой публикации ее в девятом номере журнала «Вестник Европы» за 1873 год.

Во всяком случае, еще в Риме он получал из Москвы известие о ней: «22 мая 1873 г. ...Островский родил «Снегурочку» и думал, что её полюбит добрая Москва, но старушка заснула в первом же представлении...».

Этот спектакль Малого театра, состоявшийся 11 мая 1873 года, не имел успеха, несмотря на то, что в составе первых исполнителей были М. Н. Ермолова, Г. Н. Федотова, О. О, Никулина, И. В. Самарин. Пьесу встретили с недоумением. Критики сочли ее самым неудачным произведением драматурга. «Пресса» была на удивление плохой.

Так, писали, в частности, такое: «Снегурочка» является творением, которое изобилует отсутствием смысла и водевильными куплетами... В основу положено совершенно вздорное содержание…», «Сладкая история под пресным соусом, растянутая пять актов...», «Снегурочка не удовлетворяет требованиям действительности, не является прогрессивным двигателем в нашей интеллектуальной жизни и не имеет сценического значения...».
И т. д. и т. п.

Роли были распределены во время чтений пьесы, режиссер готов к выполнению своих обязанностей, вот только кто же сделает декорации? С решительностью, не допускавшей возражений, Мамонтов назвал В. Васнецова.
Позднее Васнецов вспоминал, насколько он был смущен свалившимся на него поручением. А тут еще одна «беда» — Савва Иванович назначил ему и роль деда Мороза.
Если предшествующие спектакли кружка, постановки живых картин были событием только для круга знакомых и друзей, то «Снегурочка» в доме на Садовой оказалась событием для всей русской культуры.
Десятки лет задают теперь себе исследователи, историки искусства одни и те же вопросы — где подсмотрел Васнецов костюмы своих берендеев, откуда взялась у него фантазия для берендеевского посада и палаты, откуда эти краски, эта поэзия?

Сам Васнецов вспоминал о своей работе так: «Я, конечно, никогда не думал касаться театра, постановки, игры. И вот... решено было поставить «Снегурочку». Нужны, конечно, декорации, рисунки костюмов и пр. Савва Иванович обратился ко мне, да, кроме того, под его вдохновляющим деспотизмом я должен был играть Деда Мороза. Что тут делать? Никогда ни на какой сцене я не игрывал... отнекиваться не полагалось, да и как-то стыдно было. Ну и играл Деда Мороза и играл не один раз!.. После Мороза-то с тех пор, конечно, на сцену ни ногой. Так как это было перед самым рождеством, то пришлось спешить и быстро сделать рисунки декораций, костюмов и роль разучивать, что с непривычки было трудновато.

Рисунки одобрены, Савва Иванович весело подбадривает, энергия растет. Собственными руками написал четыре декорации — Пролог, Берендеев посад, Берендееву поляну и Ярилину долину. Писал я их опять и понятия не имевший, как пишутся декорации. До часу ночи, двух ночи, бывало, пишешь и водишь широкой малярной кистью по холсту, разостланному на полу, и сам не знаешь, что выйдет. Поднимешь холст, а Савва Иванович уж тут, взглянет ясным соколиным оком, скажет бодро, одушевленно: «А хорошо!» Посмотришь, и впрямь как будто хорошо. И как это удавалось, не поймешь. Должно быть, его же (С. И. Мамонтова. — В. С.) колдовством «Снегурочка» удалась нам вполне. Царя Берендея играл сам Савва Иванович, и ставилась она у нас четыре раза. Какие у нас были Весна, Снегурочка, Купава, Бобыль и Бобылиха. Какой царь Берендей был Петр Антонович Спиро! Кто видели, а особенно играли, те нашу «Снегурочку», я думаю, никогда не забудут! Без волшебника дяди Саввы, конечно, ничего бы не вышло».

Мамонтову надо было иметь немалое чутье, понимание характера творчества художника, чтобы поручить написать декорации к русской сказке именно В. Васнецову, когда рядом были Репин, Остроухов, Поленов.

Фантазия художника, увлеченная поэтичностью сказки, питаемая московской стариной, расцвела. Васнецов создал образы, ранее невиданные. И не случайно писал Репин Стасову сразу после спектакля: «Не могу не поделиться с Вами одной новостью,— писал И. Е. Репин В. В. Стасову после спектакля, — здесь у С. Мамонтова затеяли разыграть «Снегурочку» Островского. Васнецов сделал для костюмов рисунки. Он сделал такие великолепные типы, просто восторг!!! Я уверен, что никто у Вас (в Петербурге. — В. С.) не сделает ничего подобного. Это просто шедевр!»

На сцене одна за другой возникали картины неожиданной красоты, глубокого поэтического настроения, таинственный мрак окутывал мохнатые ветви елей, укрытые густым снегом, а сквозь ночную тьму приветливо светились огоньки домов берендеевского посада. А слобода заречная? Чего стоила одна изба Мураша? Резные наличники ее окоп, столбы крыльца, конек, вся узорчатая красота ее говорила о жизни светлой и чистой. Или Берендеевы палаты. Казалось, тут собраны все краски цветущих лугов России. Костюмы берендеев и берендеек. В них как бы проглянула вдруг нарядная национальная красота с ее светлыми и нежными тонами, мудрым сочетанием красок, скромной простотой линий.

Когда опустившийся занавес скрыл Ярилину долину — царство цветущей юности и любви, на сцене стояли неуспевшие снять своих костюмов дед Мороз — В. Васнецов, царь Берендей — Мамонтов, Бермята — Репин, их окружала толпа счастливых береидеев. Все вместе они отвечали восторгу зрителей, среди которых были Третьяков, Суриков, Якунчикова, впоследствии жена Поленова, Алексеев (Станиславский), Неврев. Они и все остальные, бывшие 6 января 1882 года в доме на Садовой, почувствовали этот день как день праздника русского искусства, день его торжества.

«Снегурочка» в доме на Садовой после ее первого представления повторялась многократно. Действующих лиц почти не меняли, в следующих спектаклях вместо Репина участвовал Неврев, вместо Мамонтова — Спиро.

Последний был вдохновенно хорош. Е. Д. Поленова писала о нем: «Кто был неподражаемо прелестен — это Петр Антонович в роли царя Берендея. Уж и костюм же я ему постаралась сделать».

Деда-мороза в «Снегурочке» постоянно играл Виктор Михайлович. Суриков впоследствии вспоминал, что на сцепах театров он за свою жизнь видел немало «морозов», но никто не был так великолепно прекрасен, как Васнецов. Да и Елена Дмитриевна писала: «Хотя мы самого Мороза никогда не видали, но он, наверное, такой, каким был Васнецов».

Хорошо рассказывает об актере Васнецове в воспоминаниях сын Саввы Ивановича Всеволод Саввич. «Своим русским говором на «о», своей могучей сценической фигурой он создал незабываемый образ хозяина русской зимы. Как живой, стоит он и сейчас у меня перед глазами в белой, длинной, просторной холщовой рубашке, кое-где прошитой серебром, в рукавицах, с пышной копной белых, стоящих дыбом волос, с большой белой, лохматой бородой... «Любо мне, любо, любо»,— слышится мне его голос».

Отступ. 6.
Виктор Михайлович несколько иронизировал над своим сценическим выступлением, но вспоминал не без удовольствия, а однажды даже в стихах:

Да, и я писал стихи,
То стихи были, не проза.
Ах, грехи, мои грехи,
Деда я играл Мороза.

Каждый новый спектакль в доме на Садовой становился шагом вперед. Это видели и понимали члены кружка.

*
После успеха «Снегурочки» Мамонтов обратился к уже давно лелеемой мысли — осуществлению на домашней сцене оперы.
Сначала Савва Иванович хотел поставить оперу композитора Николаи "Виндзорские кумушки", но с ней ничего не вышло — не было нужных голосов.

Тогда Мамонтов решает создать свою оперу — для тех голосов, которые у него были в наличии. Это была опера «Алая роза».
История ее такова. Тогда, в 1882 году, мамонтовский кружок готовил драматический спектакль под названием "Алая роза". Савва Иванович предлагает переделать этот спектакль в оперу — почему нет?

На основании текста этой драмы Мамонтов пишет либретто, а музыку заказывает молодому композитору Н. С. Кроткову. Так начинается работа над первой мамонтовской оперой «Алая роза».

В ноябре 1883 года Мамонтов пишет Н. В. Поленовой: «...Здравствуй, любезный друг Наталья! Я последнее время сильно погружен в каменный уголь (строительство Донецкой железной дороги.— В. С.) вперемежку с «Алой розой». А ведь сия последняя двигается преисправно, и напрасно вольтерьянцы утверждают, что она делается кое-как. Кротков идет сильными шагами: написал очень красивый дуэт отца с Бьянкой, который так и хочется постоянно напевать. Чем черт не шутит — вдруг и мы с Кротковым дадим... какие-то художественные образы и чарующие звуки!..»

Костюмами к постановке занималась Е. Поленова, и Елизавета Григорьевна писала В. Поленову: «Я очень благодарна Елене Дмитриевне за ее помощь в деле костюмов, которые почти все пришлось делать новые... Виктор Михайлович тоже не устоял,— добавляет она,— увлекся и начал писать новую декорацию для волшебной залы».

Поленов, живший в Италии, насколько мог, следил за тем, что происходит в кружке. Со своей стороны, москвичи старались держать его в курсе дел.

В ответ на интерес Поленова и «сочувствие к новой затее», Савва Иванович писал: «...Опера наша «Алая роза» вышла сверх ожидания так интересна, что можно смело сказать: в сокровищницу русского творчества поступает новый и небезынтересный вклад, и я хожу по этому случаю небывалым именинником — из нашей художественной сферы что-то дается на общую потребу, и эта мысль является для меня чем-то особенно одуряющим и приятным. Опера как следует, опера по всей форме: отличные мелодии, красивая фактура и очень приличная вокальная обстановка (без сравнения, выше «Кумушек»). Через семь дней — представление, а вчерашняя репетиция прошла до того удовлетворительно, что исчезло всякое сомнение в успехе... Особенно сильны и прямо художественны сцены Бьянки с чудовищем. На роль чудовища нам бог послал такого роскошного баритона (М. Д. Малинин.— В. С.), о каком я и не мечтал—художник в полном смысле. М-ме Гельнбек в роли Бьянки очень деликатна и изящна и достодолжно увлекается. Сегодня (январь 1884 года. — В. С.) новая оркестровая репетиция—любопытно, что выйдет...»

Отступ. 7.
М. Д. Малинин — Михаил Дмитриевич Малинин (псевдоним — Буренин), певец, позднее стал также управляющим делами мамонтовской Русской частной оперы. До приглашения на ее сцену был бухгалтером у московских купцов Алексеевых.
Он же, М. Д. Малинин — автор "Хроники Московской Частной оперы С. И. Мамонтова" (не издана).

Наконец, пришло время поставки этой оперы. Но для начала, 29 декабря 1883 года, решили повторить «Снегурочку». Она вызвала неслыханный в стенах дома на Садовой успех. Он даже превзошел успех премьеры. Слух о спектаклях мамонтовского кружка распространился по Москве, и хотя доступ на них был ограничен, количество зрителей росло.

Через неделю после «Снегурочки», 7 января 1884 года, шла опера «Алая роза». Публики собралось более ста человек. Обширный кабинет Саввы Ивановича был переполнен. Пришла, по словам Е. Поленовой, «вся музыкальная Москва». Дирижировал оперой автор — Савва Иванович, руководивший постановкой, репетициями, вообще, как всегда, всем, был на этот раз болен. Он вывихнул руку и ходил с повязкой. Чуть ли не на другой день после спектакля одна из участниц спектакля, Ф. А. Поленова, исполнявшая в опере донью Хименею, писала тогда своему родственнику В. Д. Поленову: «Идеальнее impressario [импрессарио], чем Савва Ив[анович], мне кажется, не может быть, до такой степени он все ведет оживленно, интересно и, главное, талантливо... Я просто очарована была... Я готова хоть кого угодно изобразить... хоть лампы зажигать, но... под Саввиным руководством и с ним, было так интересно провести настоящую хорошую роль. .. Измучился же он бедный! Маэстро не подготовляет музыки и не просматривает партии, оркестр не ладится... хор врет, и все это идет к нему за помощью и указаниями: «Савва Ив[анович]! Как нам сделать?» «Савва Ив[анович], можно надеть шапочку Maria Stuart [Марии Стюарт]?» .. .Словом, бедного Савву Ивановича] рвали на части, и он, усталый и сиплый, с свихнутой рукой ухитрился еще в день представления облачиться в полную парадную форму поверх костюма (в опере С. И. Мамонтов исполнял партию Хозе.— В. С.) и принимать каждого приезжающего на верху лестницы».

Успех превзошел все ожидания. Постановка оперы в один голос была признана высокохудожественной, и тут же высказывались сожаления, что спектакли кружка недоступны широкой публике, что зрительный ряд слишком мал. Что касается самого Саввы Ивановича, то он писал не без внутреннего удовлетворения Елизавете Григорьевне в Рим о своей радости и о том, что «даже Чайковский очень сетовал на то, что ему не удалось видеть спектакль».

*
Вслед за постановкой «Алой розы» и успехом, который ее сопровождал, Мамонтов решается на открытие в Москве Русской частной оперы.

Но домашние спектакли отнюдь не прекратили своего существования. Лишь в 1885 году, году открытия Русской частной оперы, не было никакого спектакля. Но уже в следующем повторили любимую постановку мамонтовцев «Снегурочку». Затем повторили «Иосифа», а в 1888 году поставили сказку, сочиненную Саввой Ивановичем,— «Волшебный башмачок».

Из спектаклей последующих лет особенно примечательным оказался «Царь Саул», поставленный 6 января 1890 года. Он был написан в стихах Саввой Мамонтовым и его сыном Сергеем.

Этот спектакль оказался театральным дебютом Михаила Врубеля. После многих лет неприютного скитания, оторванности от питающей ум и сердце живой и одухотворенной человеческой среды Врубель вошел в дом на Садовой. С готовностью, чутко и безошибочно откликнулся он художественному духу дома, с наслаждением окунулся во все его дела, и театральные. В спектакле «Саул» впервые проявил себя художник-декоратор Врубель.

По воспоминаниям современников, эффектно и не похоже ни на что виденное было созданное Врубелем оформление этой драмы. Все очарование южного пейзажа, краски его удивительной, то роскошной, то сдержанной природы вдруг засветились в картинах, казавшихся фантастической реальностью. Удивление, смешанное с восторгом и восхищением, вызвали декорации «Саула».

Михаил Врубель был автором и костюмов. Писать декорации ему помогали Валентин Серов и Аполлинарий Васнецов, а костюмы выполнялись под руководством Е. Д. Поленовой. Что касается актерского состава, то жизнь на сцене дышала неподдельной искренностью, увлеченность исполнителей, режиссерские мысли и находки уносили зрителей вслед за героями драмы то в тишину южной ночи, то во дворец царя Саула или в пещеру аэндорской волшебницы.

Валентин Серов играл плененного царя Амалика— Агага. «Неизгладимо жуткую фигуру затравленного зверя сделал художник из своей небольшой роли,— вспоминали видевшие спектакль.— Это был дикарь, на самом рубеже смерти защищающий и ненавидящий своих исконных врагов».

Участвовал в «Сауле» Мамонтовых и молодой Константин Станиславский. Он играл грозного и величественного пророка Самуила, играл, будучи уже не гимназистом Алексеевым, а одним из организаторов и руководителей известного к тому времени в Москве Общества искусства и литературы.

В день представления «Саула» в доме на Садовой во втором отделении шел комический водевиль «Каммора» (это было повторение абрамцевского спектакля), и Врубель пел в дуэте «Санта Лючия» — пел, как вспоминают современники, превосходно.

Отступ. 8.
Под влиянием Саввы Ивановича запели со сцены и те художники, кто этого раньше не делал, да и собственно музыкальной грамоты не знал.

Из «Воспоминаниях о русских художниках» Всеволода Мамонтова, сына Саввы Мамонтова: «Обладая приятным тенором и будучи музыкальным, Врубель любил петь, а я всегда охотно аккомпанировал ему на фортепиано. В особенности по нраву и по голосу пришлась ему ария Альфреда во II акте «Травиаты», и он часто певал ее по-итальянски, причем всегда особенно увлекался высокими нотами. По этому поводу припоминается мне такой оригинальный эпизод. Как-то летом мы с Врубелем очутились на несколько дней вдвоем во всем большом московском доме отца. По утрам я, готовясь в те дни по окончании курса университета к государственному экзамену, занимался своими науками в нижнем этажа в столовой, а Врубель работал в большом кабинете. Работая же, он любил напевать. И вот вдруг слышу я, как он, взяв какую-то высокую теноровую ноту, бежит, продолжая держать эту ноту, ко мне вниз. Я вскочил и ринулся к нему навстречу. Встретились мы на лестнице и он сразу кинулся ко мне: «Какая это нота — скажи ради Бога...». Его мечтой было взять высокое теноровое «до». Оказалось, это «си бемоль», и бедный Михаил Александрович был сильно этим огорчен».

*
Домашние спектакли Мамонтова (преимущественно на Садовой) продолжались пятнадцать сезонов.

Эту дату отметили участники Московского художественного кружка не только новым спектаклем, но и выпуском альбома, который назывался «Наш художественный кружок». В январе 1893 года В. Д. Поленов писал жене: «...Теперь я занят началом издания альбома пятнадцатилетней художественной деятельности нашего кружка... и говорить нечего, приятно вспомнить. Хороши были минуты, например «Два мира», «Камоэнс», «Алая роза», «Хан Намык» и т.д. Не сохранился ли у тебя мой рисунок для Васко? Его тоже надо в издание. Хотелось бы, чтобы это удалось. Вчера Виктор Васнецов передал свои рисунки к «Снегурочке». Что за дивная вещь «Певцы». Мы все под этим высоким настроением. Головин как в чаду ходит».

Открывается альбом воспроизведением акварели В. Д. Поленова, изображающей интерьер в доме на Садовой, лестницу, ведущую в Большой кабинет Саввы Ивановича. Лишь отдаленным намеком виден кабинет в просвете двери. На переднем плане слепок Венеры Милосской, дальше рояль, мореный дуб потолка и драпировка лестницы, которая менялась в зависимости от спектакля.

Самое большое и почетное место в альбоме отведено «Снегурочке». Для нее специально написал И. С. Остроухов заглавный лист, открывающий в альбоме страницы, посвященные васнецовским работам. Ей, главному детищу друзей, явившему новое слово в декорационно-театральном искусстве, отдано самое большое количество иллюстраций.

В альбоме в хронологическом порядке перечисляются постановки кружка, включая живые картины, пьесы или только отдельные действия их, приведены исполнители, актеры, названы художники, работавшие над эскизами декораций и костюмов, даны тексты пьес, созданных для сцены дома на Садовой, есть ноты песен, репродукции декораций и костюмов.

Пятнадцатилетие жизни кружка было отмечено в доме на Садовой торжественно — был устроен специальный вечер в Большом кабинете, где обычно игрались спектакли. Там Виктор Михайлович Васнецов произнес специально приготовленную для этого случая речь.

Он сказал там, в частности, следующее: «...Сколько художников жили и живут душа в душу с этой семьей (Мамонтовых.— В. С.). Репин вот и ныне не утерпел, приехал опять минутку пожить с нами. Поленов, Неврев — этот суровый старина Бермяту даже у нас играл. Антокольский, Кузнецов, Валентин Серов, который, между нами будь сказано, растет художественно не по дням, а по часам. Здесь в доме росли Врубель Михаил Александрович, Коровин, да и опять не перечислить. Встречал я здесь Сурикова, Маковского. Подумайте только, почтенный профессор Спиро—каждый год старина катит сюда из Одессы. По три дня сидит голодный под снежными заносами, а часто и совсем замерзнет, с трудом оттает, а чуть только оттает, сейчас на сцену! И каких он нам дал хана Хамыку, царя Берендея, что век не забыть. Да, Петр Антонович, такого царя Берендея, боюсь, русская сцена не увидит, жаль, что и Островский не видал.

Сказка об «Алой розе» — так оригинально рассказать и поэтически показать эту сказку на сцене! Разве можно забыть сцену в саду над умирающим чудовищем-принцем... Эта воскрешающая слезинка истинной любви, как она памятна. Исполать актрисе, да не актрисе, а просто Соне Мамонтовой, племяннице дяди Саввы. А еще исполать и Поленову. Его декорации к «Алой розе» — гениальные декорации, говорю это смело... надо быть волшебником, чтобы перенести нас в эти сказочные дворцы и сады. Почти все мы, помянутые художники, со славою поработали кистью, но и на сцене были не последними. Поленов сколько ролей прошел: прекрасный был Деций с Елизаветой Григорьевной — «Камоэнс», Репин — прекрасный Бермята, о Серове и говорить нечего: и балерина, и декоратор, Фатима, купец измаильтянский, черкес и кто еще не знаю, сегодня — Калиныч. Врубель тоже сегодня прекрасно играл. Помню и почтенного профессора Поленова, пишущего декорации, весь в белилах, саже, сурике, охре — глаз не видно, тут же роль разучивает!.. Волшебник дядя Савва увлекал за собой, всюду чувствовалась вдохновляющая сила Саввы Ивановича, она проявлялась и сказывалась во всех пьесах, которые ставились на домашней сцене».
День праздника друзей дома на Садовой, день их пятнадцатилетнего содружества, конечно, не обошелся без спектакля, и живые картины были поставлены.

По этому случаю Савва Иванович специально написал пьесу «Около искусств», в которой главные роли были отданы Валентину Серову — провинциальный режиссер Калиныч, и Михаилу Врубелю — трагик Хайлов-Раструбин. Живых картин было три: «Христианские мученики» — ставил В. Д. Поленов, «Отелло» — М. А. Врубель, «Данте и Вергилий» — Валентин Серов. Он же сам написал для картины и декорацию ада. Данте исполнял Аполлинарий Васнецов, а Вергилия — М. А. Врубель, наконец, картину «Русалки» ставил В. М. Васнецов.

*
Юбилейный спектакль 1893 года в доме на Садовой оказался последним домашним спектаклем у Мамонтовых. Но «эти спектакли, — писала Н. В. Поленова, — для нас, зрителей и участников, были настоящим праздником, они поднимали дух, сплачивали нас в общих переживаниях, поднимали над бурями жизни и давали нам силы и вдохновенье на дальнейшем жизненном пути... На них зрители уносились высоко, высоко, отдельными тонко художественными передачами и картинами. Это был действительно праздник для глаза и для души».

*
Эти домашние любительские спектакли имели важные следствия для всего русского искусства.

Первое из них, сколь бы странным это ни могло показаться, есть то, что из них родилась Частная мамонтовская опера, опера новаторская и высокопрофессиональная. И в последнем не приходится сомневаться. Достаточно только сказать, что именно в ней Шаляпин стал «тем самым» Шаляпиным.

И второе важное следствие. И В этих спектаклях родилась знаменитая «система Станиславского». Основатель МХАТа стал тем, чем он стал благодаря именно Мамонтову. Он с детских лет принимал участие в его спектаклях, учился, впитывал, формировался именно под крылом Саввы Ивановича. Мамонтов учил своих певцов, что надо не только петь, но играть свою роль, и делать это хорошо. А что бы это было именно хорошо, нужно не «просто» играть — нужно понять своего персонажа, стать им, прожить его жизнь на сцене. Разве не в этом суть «системы Станиславского«?
Именно в этом.

А то, что Станиславский развивался именно под влиянием Мамонтова, признавал он сам. Он это признавал и в своих приветствиях-адресах к Мамонтову, когда называл его своим «учителем эстетики» (театральной, конечно, эстетики), и в своей мемуарной книге «Моя жизнь в искусстве». Об этом же мамонтовском влиянии говорят, порой сами того не сознавая, и актеры, работавшие под началом Станиславского и познавшие его «систему» на своем опыте.

Отступ. 9.
Своим «учителем эстетики» Станиславский назвал Мамонтова в 1908 году.
Но и задолго до этого Константин Сергеевич понимал Савву Ивановича именно как своего учителя и общался к нему именно к своему наставнику.

Так, перед открытием Художественного театра, в октябре 1898 года, Станиславский, приглашая Мамонтова на генеральную репетицию, пишет ему характерные строки: "Вас же, как театрального человека, понимающего разницу между репетицией и спектаклем, как знатока русской старины и большого художника — мы бы были очень рады видеть на репетиции: помогите нам исправить те ошибки, которые неизбежно вкрались в столь сложную постановку, какой является — "Царь Федор".

Станиславский вспоминает о Мамонтове: "Я помню его почти с тех пор, как сам себя помню. Первое знакомство с ним особенно памятно мне. Впервые я увидел его на сцене любительского спектакля в нашем доме. Увидел — и бежал в детскую, так сильно Савва Иванович напугал меня тогда своим громким басом и энергичным размахиванием большим хлыстом. Потом я помню его в подмосковной деревне отца. Он носил тогда длинный плащ с серебрянными аграфами, вывезенный из Италии. Большая широкополая шляпа и довольно длинные волосы придавали ему артистический вид, и тогда, еще под впечатлением первого знакомства, я следил за ним лишь издали, на почтительном расстоянии.

Отступ. 10.
Для К. С. Станиславского Мамонтов был не только учителем театральной эстетики, но и эстетике вообще — во всех вопросах. Савва Иванович предстает в воспоминаниях Константина Сергевича как «арбитр вкуса».

Так, К. С. Станиславский вспоминал: «Cавва Иванович был в нашей семье общепризнанным авторитетом в вопросах искусства. Принесут ли картину, появится ли доморощенный художник, музыкант, певец, актер или просто красивый человек, достойный кисти живописца или резца скульптора, — и каждый скажет: "Надо непременно показать его Савве Ивановичу!". Помню, принесли вновь покрашенный шкаф с моими игрушками; небесный колер и искусство маляра так восхитили меня, что я с гордостью воскликнул: "Нет, это непременно надо показать Савве Ивановичу!" Еще пример: к нам приехали гостить две воспитанницы отца, очень красивые девушки: одна брюнетка, другая блондинка. Как же не показать их Савве Ивановичу? И вот, скрывая от красавиц истинный смысл затеи, вся компания поехала встречать почти единственный в то время поезд, который приходил из Москвы. С ним ежедневно возвращался к себе в имение Савва Иванович. Задержали поезд, показали красавиц, рассказали всю их родословную и после с гордостью прибавляли, говоря о них: "Сам Савва Иванович остался в восторге".

В своей книге «Моя жизнь в искусстве» Константин Сергеевич пишет: «Я обещался сказать несколько слов об этом замечательном человеке, прославившимся не только в области искусства, но и в области общественной деятельности. Это он, Мамонтов, провел железную дорогу на Север, в Архангельск и Мурман, для выхода к океану, и на юг, к Донецким угольным копям, для соединения их с угольным центром, хотя в то время, когда он начинал это важное культурное дело, над ним смеялись и называли его аферистом и авантюристом. И вот он же, Мамонтов, меценатствуя в области оперы и давая артистам ценные указания по вопросам грима, жеста, костюма и даже пения, вообще по вопросам создания сценического образа, дал могучий толчок культуре русского оперного дела: выдвинул Шаляпина, сделал, при его посредстве, популярным Мусоргского, забракованного многими знатоками, создал в своем театре огромный успех опере Римского–Корсакова «Садко» и содействовал этим пробуждению его творческой энергии и созданию «Царской Невесты» «Салтана», написанных для Мамонтовской Оперы и впервые здесь исполнявшихся. Здесь же, в его театре, где он показал нам ряд прекрасных оперных постановок своей режиссерской работы, мы впервые увидали, вместо прежних ремесленных декораций, ряд замечательных созданий кисти Поленова, Васнецова, Серова, Коровина, которые, вместе с Репиным, Антокольским и другими лучшими русскими художниками, почти выросли и, можно сказать, прожили жизнь в доме и семье Мамонтовых».

Далее Станиславский пишет о работах этих художников так: «…Они сыграли большую роль в декорационном искусстве русского театра; они заинтересовали талантливых художников, и с этих пор на горизонте появились настоящие живописцы, которые постепенно стали вытеснять прежних декораторов, представлявших собою подобие простых маляров».

Конечно, пишет он эти строки в главе, названной характерно, — «Конкурент». Видимо, название это пришло задним числом — основатель МХАТа вряд ли мог написать иначе. Тем болен тогда, когда он, признанные и увенчанный, писал эту книгу. Он пишет о Мамонтове как о равно себе — как о конкуренте. И есть к тому чисто формальные основания: у Мамонтова был свой театральный кружок, был свой кружок у молодого купца Алексеева (Станиславским он станет потом) — Алексеевский кружок.

Но факт остается фактом.
Эстетика у Алексеева-Станиславского была именно мамонтовская. И вел он себе со своими артистами так, как (он помнил) вел себя Мамонтов со своими товарищами по сцене.

Тут характерны воспоминания актрисы Надежда Ивановна Комаровской. Она пишет: "Уроки Константина Сергеевича Станиславского в школе Московского Художественного театра, где я училась, часто прерывались его вопросами к нам, ученикам: "А на выставке "Союза русских художников" были? А чьи картины произвели на вас наибольшее впечатление? Нравятся ли вам портреты Серова? А что скажете о Левитане, о Константине Коровине?" Эти вопросы заставали нас врасплох, и мы спешили не только побывать на выставках, но и пытались создать себе цельное представление о том или ином художнике".
Чем не Мамонтов?