От автора  |   Досье  |   Комментарии

САВВА МАМОНТОВ: ЧЕЛОВЕК РУССКОЙ МЕЧТЫ

Глава 15. Суд

Следствие по мамонтовскому делу закончилось в мае 1900 года.
23 июня того же года в Московском окружном суде началось судебное разбирательство.

На скамье подсудимых был не только С. И. Мамонтов, но и его сыновья Сергей и Всеволод, брат Николай, а также, два других члена правления: директор К. Д. Арцыбушев и начальник коммерческого отдела М. Ф. Кривошеин.
Обвинителем на суде выступал прокурор Московской судебной палаты П. Г. Курлов, а защитником С. И. Мамонтова был известный "златоуст русской адвокатуры" Ф. Н. Плевако.

Но суда, собственно, не получилось.
Напротив, как позднее напишут газеты, суд над Мамонтовым превратился в его «бенефис».

Публика валила на слушания как в театр, и всякий раз в зале яблоку негде было упасть, было тесно и душно. Мертвая тишина то и дело сменялась неодобрительным гулом и смехом, когда охрипшего обвинителя заглушал колокольный перезвон из недалекого Кремля.
Почти все свидетели говорили о подсудимом как о благородном, кристально чистом человеке.

Так, выступает рабочий-путеец. Его спрашивают, знает ли он Савву Мамонтова и что он о нем может сказать.
Он отвечает: «Знаю ли я Савву Ивановича? Да ведь это второй отец».
И рабочий продолжает: «Добрая душа, другого такого не будет. Плакали мы горько, когда его взяли под арест. Все служащие сложиться хотели, внести, кто сколько может, чтобы только вызволить его, сочувствие сердец их выразили, две тысячи подписались…».
Эти слова свидетеля утонули в аплодисментах.

Так, выступает инженер Михайловский, в котором публика с удивлением узнает известного писателя Гарина-Михайловского, и он подробно рассказывает, как он ездил по просьбе Мамонтова в Петербург к Витте, как тот посоветовал обратиться за деньгами в Общество взаимного кредита к Ротштейну, который в погоне за наживой набросил удавку на обвиняемого.
Эти слова тонут в возмущенном ропоте зала.
И Гарин-Михайловский продолжает, он сравнивает подсудимого "с Фаустом во второй половине гётевской трагедии, где он создает жизнь на необитаемом острове".

Словом, всё содержание выступлений защиты и многих свидетелей сводилось к тому, что выявленные нарушения не были результатом злого умысла.

Обращаясь к заседателям с последним словом, Мамонтов сказал: "Вы, господа присяжные заседатели, знаете теперь всю правду, так все здесь было открыто. Вы знаете наши ошибки и наши несчастья, Вы знаете все, что мы делали и дурного и хорошего — подведите итоги по чистой Вашей совести, в которую я крепко верю".

Процесс длился несколько дней, и 30 июня присяжные вынесли свой вердикт: «Не виновен».

Крайне раздосадованному, багровому от гнева прокурору Курлову ничего не оставалось, как бросить в зал cвою последнюю фразу: «Из Мамонтова создали кумира там, где не было даже и пьедестала». Но она никого не смутила. После вынесения приговора, писал позднее мамонтовский ученик Станиславский, "зал дрогнул от рукоплесканий. Не могли остановить оваций и толпы, которая бросилась со слезами обнимать своего любимца".

Отступ. 1. РЕЧЬ ПЛЕВАКО НА СУДЕ
Одни считали, что речь, которую знаменитый адвокат Федор Плевако произнес в защиту Саввы Мамонтова, тоже сыграла свою роль. Другие полагали, что она не имела большого значения — дело было итак ясное. Но эта речь интересна тем, что она отражала настроения широких кругов русской интеллигенции того времени. И потому имеет смысл привести здесь обширные выдержки из этого выступления.
Итак, из речи адвоката Федора Плевако в защиту Саввы Мамонтова:

"Над семьею Мамонтовых оправдалось старое русское изречение: "от царской тюрьмы да от нищенской сумы не открещивайся".
Все, казалось, сулило благополучие этой семье: и богатые средства, и воспитание в холе да в воле. Савву Ивановича Бог не обделил умом, душу вложил широкую, энергичную, отзывчивую, а что же мы видим?

Некогда — во всей Руси ведомое имя, а теперь — разорение, падение, осмеяние, обвинение, — вот удел главы семейства, печаль которого усугубляется тем, что, по его вине, здесь делят с ним его страшную судьбу его дети и, как сын, преданный ему брат.

В своевольном хищении миллионов обвиняют этого человека, но ведь хищение и присвоение оставляют следы: или прошлое его полно безумной роскоши, или настоящее — неправедной роскоши. А мы знаем, что никто, от обвинения до самого злобно настроенного свидетеля, не указал на это.

Когда же, отыскивая присвоенное, судебная власть с быстротой, вызываемой важностью дела, вошла в его дом и стала искать незаконно награбленное богатство, она нашла 50 рублей в кармане, вышедший из употребления железнодорожный билет, стомарковую немецкую ассигнацию да записку, где он, под влиянием надвигающейся грозы, говорит о чем-то страшном, к счастью не сбывшемся в его намерениях.

Изучим эту трагическую историю, постараемся уразуметь начало и конец ее.
Фамилия Мамонтовых — старая купеческая фамилия, члены которой давно ведомы, как люди, умевшие жить и жить давать другим.
Савва Иванович — сын известного деятеля, сотоварища Чижова, Федора Васильевича, — человека не без следа, и славного следа, прожившего в мире: имя Чижова ведомо и в мире финансов, и в мире науки.
Савва Иванович был учеником и любимцем этого человека. От отца и Чижова он унаследовал, среди других добрых сторон своего духа страстную любовь к Северу, к родному, позабытому, русскому Северу, и мечтой его было послужить этому краю, связать его путями с центром России, приблизить к московскому рынку бесполезно гибнущие богатства и оживить спящие силы далекого края.

Дело это уже осуществилось его отцом и Чижовым: уже коротенькая линия, вышедшая из Москвы и дошедшая до Сергиевой лавры, пробилась к Ростову, Ярославлю. Открывались далекие горизонты.

Но прежде, чем войти в дело, Савва Иванович, тогда еще полный юношеских сил, получает огненное крещение в деле железнодорожного строительства на юге России.

Надо было построить Донецкую дорогу. Русская финансовая власть устала от того способа созидания рельсовых путей, который практиковался дотоле. Свидетель Лосев заронил своим показанием, дышущим знанием, точностью и умелым обобщением фактов, в нашу память дорогие сведения об этом моменте деятельности Саввы Ивановича.

До той поры царил концессионный тип хозяйства, постройка с наибольшими воспособлениями из средств казны, при стремлении выполнить работу с наименьшим расходом, удовлетворить минимальные требования подряда. Это — то хозяйство, которое создало русских крезов, — Мекков, Дервизов, Поляковых, — хозяйство, давшее возможность не только заправилам, но и их споспешникам возможность коротать сови дни в роскошных палаццо на набережной Невы, на Ривьере или близ ласкающих волн Средиземного моря.

Савва Иванович выполнил работу иным путем: руководимый уроками Чижова и, заработав законную долю прибыли, похоронил удачным примером старое, нерусское хозяйство, заслужил восторженное одобрение от имущих власть и заботящихся об интересах страны; в своем первом самостоятельном деле он исполнил работу, одушевляясь не только величиной прибыли, но еще более того — значением данной ему работы, ее будущей судьбою.

Припомните слова свидетеля: он мог удовлетворить подряд, положив рельсы меньшего, более дешевого типа, но он верил в развитие движения на Дону и, не обязанный договором, ставил рельсы, которые вынесут большее движение, принесут пользу — тогда, когда его дело уже будет сдано и когда выгоды прочной постройки будут принадлежать не ему.

Отчетливость работы он предпочитал лишней выгоде.
Заручившись этим успехом, Савва Иванович принимает бразды правления на Ярославской дороге. Я сказал уже, что это был еще небольшой путь. И хозяйство велось на нем скромно, не смело. Считались только с наличным движением и бюджет составляли помножением копеечной выгоды от пассажирского билета на число богомольцев, выходивших за Крестовскую заставу. Мамонтов внес новый прием. Дорога должна оживить край, ширь ее будущих работ — в прямой зависимости от разветвлений, которыми она прорежет забытый север и привьет его к полносильному центру, к богатому югу, к столицам и к путям, связующим Русь с мировыми рынками. Дорога пробивается к Вологде, переносясь через широкую Волгу, соревнуя с водным путем, устремляется с востока на Кострому, с запада на Рыбинск. Рисуются дальние планы... Белое море... Питер... Вятка...

И никто в это время не мешал Савве Ивановичу. Он стоял во главе дела, стоял бессменно, единогласный избираемый не кучкой подставных акционеров, артельщиков с чужими акциями, а получавший свое место и свою власть вольной волей крупнейших акционеров (мелких-то там и не было), — акционеров, ворочающих миллионами, совершеннолетних, не нуждающихся для накопления своих богатств ни в чьей опеке, не исключая опеки прокурорского надзора. Эти люди верили ему, верили в его планы, верили в его звезду, видели в наличных фактах результаты своей веры: 150-рублевые акции в его руках росли в 200, 250 и 400-рублевые, ибо приносили удивительные, из года в год возраставшие, дивиденды, прямо обусловленные ростом движения, ростом деятельности, не обслуживаемой, а вызванной к жизни стальными путями и призывным свистком паровоза.

И делается это дело, и достигаются эти успехи той особенностью природы Саввы Ивановича, которая позднее обусловила его несчастие.

Вы знаете, что он воспитан в школе широкой предпринимательской деятельности, но деятельности, прежде всего одухотворенной идеей общественной пользы, успеха и славы русского дела. Рядом с этим он человек общих идей, принципиальных вопросов, но не их детального выполнения.

Люди этого типа думают, что и окружающие одухотворены тем же духом и верят в тех, кто словом и делом разделяет их взгляды. Прибавьте к этому несомненную художественность натуры Саввы Ивановича: над холодным рассудком, над расчленяющим и сочетающим понятия разумом у него берет верх воображение, мечта и греза. Будущее у нас, обыкновенных людей, представляется в неясных образах, скорее, в виде возможностей того или другого результата нашей преднамеренной деятельности, в виде удач или неудач задуманного... У него не так: задуманное силой воображения воплощается в ясный, неотличимый от действительности образ, мечта реализуется в осуществленное, победоносное, подавляющую жалкую действительность бытие... Ему странны, ему жалки те, кто так слепы, что не видят того, что стоит перед их очами... Сам он стоял бы в противоречии с самим собой, если бы отвернулся от этих образов в сторону трусливой наличности.

И вот человеку с этими задатками в себе, с успехом в законченном деле на Дону, с неперестающим успехом в развитии Ярославской дороги представился случай стать лицом к лицу с новым независимым предприятием — с Невским заводом.

Начало этого дела вы знаете. Закончив Донское дело с прибылями в несколько сот тысяч рублей, он, по совету сотрудника своего Титова, приобретает гибнущее дело Невского механического завода. На заводе этом изготовлялись паровозы и предметы оборудования движения на дорогах. Там же могли быть выполняемы и работы по заказам министерства морского. К заводу в момент падения протягивались уже руки охотников покупать за бесценок гибнущие дела. Мамонтов увлекся мыслью оставить это дело в русских руках, вверил делу все свои средства, и, веря делу, привлек туда капиталы самых близких его сердцу людей: родни и друзей своих.

Мы понимаем его веру и его замыслы. Паровозное дело в России — дело относительно новое. Тут мы — в зависимости от иностранного исполнителя заказа. Свидетели здесь вам говорили, что с иностранными заказами бывает то, что полтора года ждешь паровоза и в ожидании тормозишь движение. А ведь дорога без орудий движения — что тело Адама до одушевления его членов разумной душою. Как же не побороться за попытку создать тут же, в родной стране, бок о бок со своим детищем — Ярославской дорогой — свое дело и снять иго зависимости? Как допустить сюда хозяйничать неведомые, может быть инородные силы, которые тут заведут колонию труда, ничего общего с нашими интересами не имеющую?..

А в заводе есть еще одна отрасль, послужить которой значит послужить уже не местному или частному интересу — торговому делу, а послужить интересу государственному: завод может исполнять заказы, обусловленные надобностью русского военного флота. Неужели же и это отдать в неведомые руки? Неужели и здесь не сбросить иго зависимости от чужих? Кто знает? Быть может, во всей своей яркости перед мечтательно настроенной душой Саввы Ивановиа носились картины того времени, когда в ряду славных русских твердынь, защищающих отечество, будут мелькать и вышедшие из его мастерской миноноски и суда, и послужат делу русской славы и русского интереса и в морях, и в океанах, и здесь в Европе, и там далеко, где в эти минуты льется русская кровь за дело мира и правды...

Он отдался новому делу. Он вручил его людям, в которых он верил и которым он должен был верить, когда они вводили свои приемы в порученное им предприятие. Первая польза, которую можно было ожидать от завода, — это была польза для вверенной Мамонтову дороги. Сам — хозяин завода и сам — хозяин Ярославской дороги, он надеялся, что его заводское дело снабдит железную дорогу своими работами, старательно исполненными и на более выгодных условиях.

И действительно, никто нет упрекает даже первых работ, по первым заказам, в непригодности и браковке. Свидетели сказали, что была только одна неудовлетворительная сторона, это — несоответствие типа паровозов (по образцам южных дорог) потребностям северных дорог, работающих по преимуществу дровами. А что касается до цены, то работы шли по ценам ниже того, во что они обходились заводу, чем открывался счет убытков, впоследствии разросшийся в громадную цифру.

Но с этими убытками можно было мириться; это были убытки борьбы за существование, борьбы, имеющей целью привлечь доверие к делу, которое считалось до перехода к настоящим владельцам за гибнувшее. Нужно было только обеспечить в будущем и прилив заказов и удовлетворительное выполнение их.

Но для этого недоставало оборотных средств. Савва Мамонтов решается поддержать дело авансами за сделанные заказы. Эти первые шаги не заключают в себе ничего незаконного. Авансы даются всюду. Дать своему заводу аванс — непредосудительно: веря в себя и в дело, с большим спокойствием вверяешь ему авансы, потому что не носишь в душе сомнения в возврате или отработке этих сумм. Да у Саввы Ивановича в этот момент дела не могло быть и раздвоения интересов: ведь он стоял во главе дела между прочим и как крупный акционер. Интересы дороги были и его интересами. Завод и дорога были для него, что две руки у моего тела: они равно мен дороги, и боль, причиняемая любой из них, мне одинаково тяжела.

Когда ему указано было, что будущее завода, как обширнейшей мастерской паровозов, обусловлено переделкой и заменой старых орудий производства новыми, стоящими много денег, он усилил или согласился на усиление авансов. Ведь в это время у него строилась дорога к Белому морю и созревала завершающаяся его цели мысль о линии Вятка-Петербург, линии, которая сопровождалась переменой устава, образованием громадного дела "Северных Дорог" и обещала в будущем несметные выгоды, покрывающие расходную статью, вызываемую линией Архангельской, линией, по преимуществу идейной, преследующей великие указанные выше цели, но цели, уходящие в далекое будущее, а пока требующее жертв и расходов.

А когда будет дана Вятка, когда понадобятся сотни, если не тысячи паровозов для нужд Севера и понадобятся многомиллионные работы на изготовление прочих принадлежностей движения, тогда скажется все значение Невского завода: он превратится в громаднейшую собственную мастерскую будущего Общества Северных дорог, сбережет не одну сотню тысяч акционерам Общества, и тогда поймут, о чем думал и во что верил Савва Мамонтов, вверяя авансы заводу в счет его будущего заработка.

Но пока оборудовался завод и авансы имели или совершенно законное основание, или только форму излишнего доверия, не вызывая ни малейшего чувства брезгливости к принятой мере, новость дела, излишнее увлечение в погоне за приобретением заказов, между прочим заказов морского министерства, неудачный выбор людей во главу технического надзора, — все это обусловливало убытки. Цены не соответствовали ценам других заводов, а недостача в оборудовании и в людях, знающих дело, увеличивало стоимость заказа для самого завода. Ущербы приняли угрожающий вид.

Вот в этот-то момент Савва Иванович делает ту ошибку, которая привела его в суд. Он видит, что за заводом накопился значительный долг. Требование этого долга поведет к ликвидации, причем, по примеру всех случаев принудительной продажи, имущество пойдет за гроши и кредиторы потеряют свои деньги. Ярославская дорога понесет ущерб — первый ущерб при его хозяйничании, а между тем его можно избежать.

История крупных финансовых затруднений и счастливых выходов из них вам известна. Вовремя поддержанный, поколебленный временными неудачами банкирский дом или многомиллионное промышленное дело избегают краха и спасаются сами и спасают связанных с собой клиентов. Незначительный толчок роняет мощную силу, если он нанесен в момент, когда она пошатнулась. Савва Иванович знал это.

Но лучше потерять меньше, чем терять больше. Правда. Но обвиняемый верил, что в круг линии Ярославской дорого введется линия Вятка, обусловливающая такую массу заказов, что завод сможет отработать кредиты. А Вятка — это не праздная мечта, это действительно намеченный путь, который, как вы знаете, и был дан обществу Северных дорог, и только взят назад тогда, когда задолженность завода Ярославской дороге и вызванные этим затруднения последней побудили высшее правительство к чрезвычайной мере во избежание дальнейших осложнений.

А рядом с Вяткой надежды Саввы Ивановича обосновывались и приспособлением завода к нуждам флота. Давались заказы, исполненные работы удовлетворяли требованиям, завод в этом отношении был снабжен средствами исполнения. Ожидался заказ не на один миллион из тех 90 000 000, которые ассигнованы на поднятие русских морских сил. Можно было со спокойной совестью верить в жизненные соки должника, временно застоявшиеся, и поддержкой его, пожалуй, и рискованной, спасти от краха и вернуть суммы, вверенные ему до этого момента.

Савва Иванович поскользнулся, завода не поднял, Ярославской дороге нанес ущерб. Но рассудите, что же тут было? Преступление хищника или ошибка расчета? Грабеж или промах? Намерение вредить Ярославской дороге или страстное желание спасти ее интересы? Истребление вверенных сил или проигранное сражение, начатое полководцем, убежденным, что он принял бой в интересах отечества?

Сожаления заслуживает и тот растратчик, который, видя гибнущие интересы свои и своих ближних, иногда неосторожно хватает чужие, на руках его находящиеся средства, хватает незаконно, но с одной, как страсть безумная, его охватившею мыслью — спасти себя и, победив беду, а внести в кассу законного владельца на минуту позаимствованные чужие средства. Жалко потерявшего рассудок игрока. проигравшего нечаянно чужие деньги и, в страстном желании спасти свою честь, делающего новые и новые ставки, кладущего на карту последнее платье, ведь он не хочет отнять, он не хочет раздеться!

А здесь — не то. Хорошо или дурно — избранный путь имел в виду выручить отпущенные в долг деньги. Ведь подъем заводов, обессиленных неудачами прежних лет. в самом радужном будущем только возвращал ущербы Ярославской дороги, — о возврате сумм, внесенных в дело из средств Саввы Ивановича и близких ему людей, нечего было и думать.

И делал он все это не тайно. Каждый шаг, каждое распоряжение записано, перерыва следов от его воли к делу нет ни на йоту. Цифры записаны в книги, и назначение их там отмечено с общедоступною ясностью.

Хозяева дела, избравшие Мамонтова и три десятилетия переизбиравшие его, все знали или могли знать. Ведь не дети, не полуграмотные вкладчики лопнувших банков, акционеры-избиратели в роде Джамгарова, Грачевых, Солодовникова. Эти люди видели плоды власти Мамонтова и верили в удачу его планов. Если бы эта ошибка была против их положительных намерений, они удержали бы его. Жаль, что обвинители вовремя не подали им совета. Может быть, они тогда согласились бы на пресечение кредитов и на списывание со счета неотработанных авансов; они, по указанию обвинителей, лишили бы Савву Мамонтова его места, как хищника и грабителя, занявшего место с целью погубить ярославское железнодорожное дело.

Но отучневшие на доходы дороги и сгорбившиеся от труда отрезывать купоны и сосчитывать дивиденды, щедрой рукой приносимые им дорогой, нуждающиеся в чужом совете, названные акционеры рассуждали иначе: они видели, что дорога крепнет, растет, развивает движение до размеров, какие не снились им. Малоумные, они не понимали, что Савва Иванович разоряет их! Факты так очевидны для беспристрастного наблюдения коронного обвинения и гражданского добровольца: 150-рублевые акции вырастают до 600, до 700 рублей, вырастают до 900 рублей (но последняя цена обуславливается иными соображениями, о которых я скажу после), дивиденды с 19 рублей достигают 40 рублей, составляя чуть не учетверенную в общем итоге капитальную сумму.

Разорение, разорение... Но общеупотребительная логика, которой не только учить нас книга в школе, но которая срослась с нашим умом, если он не потерял спокойствия, говорила хозяевам дела другое. Она говорила им, что дело их в руках смелых, но удачных. Они. палец о палец не ударяя, пожинали плоды смелых планов Саввы Ивановича... и не хотели никого, кроме его, во главе дела. Другой, может быть, не ошибся бы на заводском деле, но другой, может быть, и теперь бы давал им грошовые дивиденды и держал бы акции на их первоначальной оценке. Подсчитайте, было ли бы это выгодно акционерам...

Вот почему они действовали не так, как им рекомендуется задним числом. Их мнение расходится с мнением обвинения: оно осуждает их в непонимании своего интереса, в подчинении своих дел хищнику! Если так, то прежде чем начать уголовное дело, следовало бы этих несчастных, не понимающих своих выгод, отправить в губернское правление и освидетельствовать в умственных способностях, чтобы спасти их капиталы.

Но не беспокойтесь о них. Солодовниковы, Джамгаровы, Грачевы умеют блюсти свои интересы и извлекать из всякой силы то, что увеличивает их достатки. Они не мешали человеку дела, опытом изведав его способности, не мешали смельчаку, ощущая результаты его удачных замыслов, они не сомневались в продуктивности его мероприятий, в целесообразности его расходов из подотчетных сумм на поездки. Люди жизни, они, подобно свидетелю Лосеву, знали, что прежде чем приобрести известную линию, иногда надо огромными негласными сделками откупиться от аппетитов конкурентов, они знали, что время очистило от подозрений в забвении долга людей, служащих в местах, заведующих железнодорожным хозяйством, но еще живы в столице те частные, сановитые ходатаи, которые дорого продают свое "замолвить слово", те генералы не у дел, которых коснулась и обессмертила наша литература, способные, если не сделать что-нибудь, то — повредить, легши поперек дороги, если не сдвинешь их с пути, подав им необходимую и дорого стоющую помощь.

Когда дела приняли угрожающие положение, когда закралось сомнение в уме Мамонтова о способности заправил на заводе справиться с задачей, пришлось поступиться своими заветными мечтами и попытаться передать дело иностранцам. Сколько, думается мне, бессонных ночей, сколько болезненных перебоев в сердце испытал Савва Иванович, когда, в отмену всего пережитого, пришлось ему впервые постучаться в двери к иностранцу-капиталисту.

Приходилось это и потом, когда впервые выслушал при одном из таких же визитов Савва Иванович лекцию о благодетельном учреждении синдиката, и хотя на душе его было неосторожное, противоуставное дело авансов, а все же дрогнул он перед сущностью ему предложенного соучастия.

Вот ко времени этой поездки или обращения к иностранцам, кажется, и относится здесь мало освещенный факт двойственности баланса Невского завода с наличностью, отраженной в книгах. Говорят, что у завода каждый год были убытки громадные, миллионные, а отчет общего собрания показывал их в скромных цифрах, иногда утверждал и небольшую пользу. Если это так, то замечу, что, раз показывался убыток, то безразлично, был ли убыток в рубль или в миллионы. Дивиденда уже не выдавалось. Если же выдавался дивиденд в год мнимой пользы, то это незаконно. Но, кажется — другой защитник, занятый больше меня цифрами, докажет вам, что Савва Иванович только расписался в дивиденде, а взял его другой пайщик и что эта сумма списана с личного счета Саввы Ивановича.

Если это так, то никакой преступной цеди здесь не было, а было неумение составлять два счета с особливой целью в каждом.

Дело в том, что убытки Невского завода обусловливались не соотношением между материальными затратами и продажной ценой произведений, а массой убытков от прежней задолженности и несоответствием стоимости заказа со стоимостью производства, по неверной расценке при заказе. Выходило, что завод в данный год, вычитая расходы производства из цены заказы, имел или прибыль или меньший убыток, обусловленный недостатком оборотных средств и недостатком в людях, но на баланс ложился бременем тяготеющий долг. Завод, значит, сам по себе оправдывал свое существование или свое упорство в существовании, но хозяин нес ущербы от наложенных платежей. А завод надо продавать. Кто же даст цену за завод, который рекомендует себя как пропасть? Вот и надо было выделить заводское дело с точки зрения соотношения его расхода и прихода без влияния на это тех пассивов, которые на приобретателя не прейдут. Позвольте мою мысль иллюстрировать примером. У меня есть дом: обошелся он в 10 000 рублей и доходу дает тысячу рублей. Но я на постройку занял семь тысяч у одного из тех капиталистов, которым приходится посылать деньги-проценты или просить отсрочки телеграммами в Олонецкую губернию. Плачу ему этих процентов 1 400 рублей. Выходит: что ни год — убытку 400 рублей. Но значит ли это, что самый дом есть дело, приносящее убыток? Продавая его, я говорю, купите вещь, приносящую 1 000 рублей дохода, и говорю правду, ибо тот, кто купит и даст десять тысяч, которые у меня будут фондом покрытия моего долга, — купить вещь, дающую десять процентов дохода. Надо различать доходность дела от доходности хозяина, обремененного платежами, не обусловловливающимися наличной деятельностью предприятия.

На оценку вины Саввы Ивановича влияет вопрос о количестве убытка, который им наносился дороге в момент авансирования и в момент, когда дорога выручала долг продажей паев. Вам известно, что паи проданы по 30 процентов на рубль их нарицательной стоимости: разница образовала убыток. Мы говорим, что убыток этот не верен, ибо правление дороги, с г. Хитрово во главе, продешевило и не проявило достаточной заботливости в ограждении интересов вверенного им дела. Словом, завод стоит несравненно дороже. А ведь если бы было выручено все сполна, то вся вина приняла бы почти формальный характер.

Эта часть дела — самая суть процесса. Мы утверждаем, что продажею заводских паев по 30 процентов продавцы добровольно расстались с возможностью выручить более подходящую цифру: ведь было же соглашение с бельгийцами, в легендарности которого никто не упрекал Саввы Ивановича, — многомиллионное предложение.

Как же это случилось?

А вот как. Получили предложение оценить с точки зрения покупателя Невский завод гг. Дрейер и Калашников, кстати, ныне заседающие в новом заводском управлении. Исполняя поручение начальства, они громаднейшее предприятие осмотрели будто бы во всех частях в три или четыре дня, да, кажется, и осматривал их один г. Дрейер. Они составили счет, по которому выходит, что больше 30 процентов дать нельзя.

Г. Дрейер, делая это заключение, был тогда еще в добром расположении духа. Сначала был он и здесь и таким же и стоял на той же цифре. Вы помните этого свидетеля, властно, крикливо отвечавшего на законный перекрестный допрос моих товарищей. Когда же ряд вопросов или, может быть, некоторая страстность их ему не понравилась, то он заявил, что и два миллиона за семь давать не следовало, ибо завод, по его настоящему положению, и ни копейки не стоил (в смысле додач за паи). Удивительный свидетель-эксперт! Или он не берег казны и бросил даром два миллиона, поскольку его мнение было решающим, или он очень сердит: раздражился, — и на два миллиона хочет оштрафовать нас.

Недоумеваю. Разве помириться на мысли, что обессмертившаяся героиня в пьесе великого писателя, замоскворецкая купчиха, различавшая обыкновенные миллионы от особливых, маленьких, не умерла еще!..

Нет, я не верю этому неустойчивому свидетелю и обязан ему не верить. Спорный вопрос о ценности этого завода, к счастью для нас, имеет ответ, произнесенный сведующими людьми не того узкого кругозора, каким руководился г. Дрейер. Судом, по моей просьбе, допущено здесь удовлетворение нашего законного требования огласить точное содержание документа высокой важности: журнала "Совещания" о приобретении заводов в казну. Вот что мы там читаем: "вмешательство в управление делами товарищества вполне обеспечивает дальнейшее существование завода, серьезное значение которого, в особенности для государственного судостроения, не подлежит сомнению.

По заявлению вице-адмирала Тыртова, завод этот в течение последних 6 лет исполнял большие заказы морского министерства с ассигнованием 90 000 000 на государственное судостроение; на нем, главным образом, сосредоточена постройка минных и других судов небольшого размера, а также мелких механизмов и паровых котлов, для чего товариществом произведены были значительные затраты на оборудование завода новыми машинами и станками, и в настоящее время он может успешно соперничать с иностранными заводами.

Вполне удовлетворительное состояние завода в смысле его оборудования и продуктивности засвидетельствовано также действительным тайным советником князем Хилковым и тайным советником бароном Икскулем, по мнению которого происходившие на заводе неурядицы объясняются не неудовлетворительным состояние завода, а недостатком оборотных средств и слабою организацией управления, обусловливаемой частою переменой директоров".

Как могло случиться такое противоречие между мнением о благосостоянии заводов и недостатке их лишь оборотными средствами и людьми, высказанное умами, способными и призванными решать государственно-хозяйственные вопросы, — и умом человека, имя которого, быть может, впервые огласилось дальше той конторки, где он нес свою службу? Да полно, все ли эти три дня он осматривал завод? Судя по созерцательному характеру его заключения, которое не требовало обмера и осмотра, не уделил ли он часть своего делового времени на уединение в каком-нибудь, во всяком случае отдаленном от завода клубе, ресторане, где удобно думать о порученном деле, но откуда не видать даже заборов и труб оцениваемого здания... Странное свидетельство! Особливая точка зрения!.. Новоустроенный завод оценивается ниже действительности на несколько миллионов. когда с его стоимости, несмотря на новизну и образцовое, выдерживающее конкуренцию с иностранными предприятиями состояние, сделана уже общая бухгалтерская списка. Люди дела свидетельствуют о нахождении того, что отрицает г. Дрейер. Как ни больно, но свидетель, в ревностном умалении действительности, напомнил только в сторону отрицания, прием бессмертного продавца, который, продавая свое имение, говорил покупателю: и это — мое, и что дальше — мое, и то мое, что там, дальше, чего не видать отсюда...

В увлечении услужить начальству свидетель, видимо, боялся передумать, думая, что государственная казна заинтересована, подобно покупщикам с молотка, купить на грош пятаков. Нет, ни высокое положение казны, как государственного хозяина, ни политика ее заправил никогда не руководились этим началом. Казна передаст против частного лица, потому что лишний рубль в кармане частному лицу — это усиление его же полезной производительности, но выгадывать на вынужденной продаже, но пользоваться стесненным положением продавца — этой черты не было и не будет в практике казенного хозяйства.

Я крепко убежден, что состояние завода соответствует тому, что мы читаем в журнале совещания — и верю в полнейшую обоснованность мнения лиц, подписавших его.

Не идолопоклонический страх перед сильными мира сего диктует мне эти слова, не трепет перед саном, — да они и не нуждаются в этом, — а простая, свободная критика фактов. О состоянии заводов, о готовности их к выполнению не только железнодорожных, но и морских заказов, о важном значении их в будущем говорят лица, компетентности которых не только вверены, но компетентности которых обязаны своим состоянием обширные отрасли государственного хозяйства, именно в тех областях, которые связаны с глубоким знанием машиностроительного и судостроительного дела.

Мне может сказать обвинение: вы порываете следственный материал, вы умаляете значение свидетеля, показание которого так полно и подробно записано в предварительных актах следствия, что не верить их положительному содержанию нельзя.

Нет, господа, бумага предварительного следствия и обвинительный акт прокурора, на актах следствия обоснованный, свидетельствуют только о том, что следователь только делал свое дело, то есть точно отмечал показания свидетелей, а прокурор точно вывел из них надлежащие выводы

Но только здесь, на суде, расценивается вами истинная годность свидетеля. Ведь свидетель, как и потерпевший, потерпевший как и привлеченный, могут быть под влиянием всевозможных впечатлений и состояний духа, когда слова их, по намерению правдивые, в самом деле только плод душевных движений, иногда своекорыстного пристрастия к своему интересу и т. п.

Попутно надо остановить ваше внимание на происхождении паев на 6 000 000 рублей в руках Саввы и Николая Мамонтовых.

Говорят о безденежном получении ими этих паев. Это мнение — просто результат малого знакомства с бытовыми условиями промышленности.

Невский завод всем достоянием своим обеспечивал долг Ярославской дороги. Но как реализовать этот долг, раз дорога нуждается в возврате денег? В кассе наличности мало... Предъявить иск и с молотка продать завод? На многомиллионную покупку (тогда казна еще не заявляя своего согласия на покупку) немного охотников, потому что немного людей со свободными миллионами. Публичная продажа может бросить завод за ничто в руки покупателя, предложившего самую скромную, до неприличия скромную цифру. Сходите в дни торгов в кредитные учреждения, и вы увидите, как буквально за рубль, надбавленный к оценке, пропадают миллионные здания неисправных должников.

Продать завод? Но охлаждение иностранцев, замечаемое в последние годы, объясняет временную неудачу этой попытки. Оставалось одно: превратить долг завода дороге, как имущество, пошедшее на оборудование его и на выдержку в неудачные годы, балансируемую ожидаемыми выгодами от будущих морских и железнодорожных заказов, в паевое дело. Паевой выпуск правительство разрешило. Что же? Выпускать 6 миллионов бумаг на биржу? Это — удар, отражающийся на всех делах. Только медленным сбытом, по мере подъема завода, можно привлечь капиталы. И вот поступают так: дорога списывает долг с завода, а завод валюту этого долга, как цену стоимости завода в его позднейшем состоянии, оплачивает паями тому лицу, которое за него уплатит долг дороге. Долг этот принимают Мамонтовы и за это получают паи. Паи эти они сейчас же вносят в ту самую кассу Ярославской дороги, пред которою обязываются погасить долг.

Цель всего этого: спокойное, без публичной продажи, реализование ценности завода, вырученными, по партиям проданными, паями, которые, как обеспечение долга, лежат в сундуке дороги и выдаются только по представлении вырученной за партию цены.

С точки зрения обвинения, которое соглашается с Дрейером в оценке завода, выходит, что завод всего долга своей стоимостью не покроет. Тогда ведь разницы нет, получит ли дорога по векселям завода неполное удовлетворение, равное выручке из продажи, получит ли эту выручку частью по векселям, частью по паям — в итоге, в сумме стоимости завода.

Справедливость требует сказать, что новое правление ничего не сделало в интересах дороги. Упрекая старое правление, не следовало бы новому с большой заботливостью отчуждать обеспечительные ценности. Но делалось другое, недостаточно красивое. Вы помните: к Савве Ивановичу едет г. Хитрово и достигает того, чтобы он заявил его кандидатом в председатели нового правления, даже опирается на ценз из акций, которые ему любезно вручает Савва Иванович, а он принимает от него.

Хорош прием. Невольно скажешь, что иногда действительно носимые фамилии напоминают манеру старых писателей давать прозвища своим персонажам по основной черте их характера: Правдины, Скалозубы, Стародумы...

Время возникновения нового правления знаменательно. В это время разрешается вопрос о Вятской дороге. Впервые устав дороги меняется. Выпустятся новые акции. Старые получат право на получение новых по шести на одну. В мире биржи и спекуляции оживление. Акции подымаются, несмотря на слухи о задолженности и неудаче по постройке Архангельской линии.

В это знаменательное время, в неясных контурах обрисовываются новые деятели, по видимому, решившие, что страдное время работать по устройству северных путей прошло и приближается жатва. Савву Ивановича приглашают вступить в синдикат; его акции выкупаются от банка, который, будучи мало осведомлен в железнодорожном деле, тяготится портфелем (акции Саввы Ивановича лежали в банке для внешней торговли): они переходят по солидной стоимости в Международный банк. Приходится Савве Ивановичу вести разговор о синдикате, знакомиться с деятелем, с фамилией не на "ов", к каким он привык в своем северном районе. Услужливый юрист, тоже с фамилией не на "ов", а на "вич", не помню его фамилии (как записывает секретарь суда, "в это время подсудимый Савва Мамонтов поправляет защитника, громко напоминая фамилию Шайкевича". — В. С.), — пишет условие сделки: полторы тысячи акций должны перейти в портфель Международного банка не в залог, а в собственность.

Все спутывается...
Будущая дорога перейдет в руки деятелей, которым чужда идея спасти (все предприятие в целом. — В. С.) путем солидарности между заводом и дорогой. Для них завод — только несправный должник, стоящий столько, сколь можно выручить от продажи его с молотка. Мечты Саввы Ивановича лопаются. Его мероприятия, из которых он тайны не делал, которые все занесены в книги, напечатаны в балансах и утверждены своевременно общими собраниями, объявляются сплошным рядом преступлений, и человека, которого восторженно благодарили за 25-летнюю службу акционеры, получившие по несколько сот рублей на акцию дивиденда, которые аплодировали его смелым планам, — теперь, при первой неудаче, сбившей с акций лишь биржевую спекуляционную цену и спустившей ее до цифры в 500 рублей (почти вчетверо против номинальных 150), бросаются, под предводительством г. Хитрово, в камеру прокурора...

Остается сказать о третьяковской ссуде.
Я утверждаю, что это был заем, прикрытый формой ссуды. Ведь в это время дела Мамонтова уже были трудны. Знаменитый маклер Шульц не мог этого не знать. Г. Шульц не мог не знать, что у самого Мамонтова нет казенных подрядов. Это было просто подражанием тому, как прежде, чтобы увеличить ответственность должника, давали ему деньги под вымышленную сохранную расписку, грозя обвинением в растрате, если он в срок не уплатит процентов или капитала.

Здесь все налицо для этого предположения. Юноша Третьяков верил Шульцу. Этот последний брал гласный договор о ссуде беспроцентной и сейчас же сопровождал ее тайным договором о процентах сверх купонов. Когда защитники интересов г. Третьякова подавали жалобу, то они представили договор беспроцентный и позабыли о предложениях. Шульц знал, что он дает деньги не Мамонтову. Перед выдачей 4000 000 рублей от встретился на Ильинке со свидетелем Альбертом, тогда деятелем Невского завода, и крикнул ему: "Я вам приготовил уйму денег". Нужна было только голова и рука Саввы Ивановича. Как долг, мы его не отвергаем: он должен быть возмещен из арестованного имущества, какое успел сберечь к судному дню когда-то богатый, кредитоспособный Савва Иванович... Исчерпав материалы следствия, обвинитель возбуждал наше гражданское негодование против подсудимых указанием на удар русскому кредиту за границей, на затруднения и ущербы казны, на страду за чужие грехи бедного русского крестьянина, который в лице казны отплачивается за их грехи.

Иностранцы — не дети и знают лучше нас, что и в более сильных промышленных странах совершаются отдельные крахи, но они, как песчинка на мече, не извращают общего состояния страны.

Казна оборудовала Ярославскую дорогу оборотным капиталом. Но оборотный капитал, внесенный в приобретенную дорогу, не есть расход, а только видоизменение ценности. Обменивая осенью свои деньги на семена и работу, которые мне нужны в моем имении, я не беднею, а только в чаянии грядущего урожая заменяю металл трудом и семенами.

А о народе лучше бы не говорить. Казна купила имение — дорогу за ее действительную цену; приобретая вместе и право иска, казна, конечно, как благоразумный хозяин, не ценила иска на разоренных людей выше стоимости заарестованного имущества. Народ? Серых людей в числе хозяев-акционеров мы не встречали на общих собраниях Ярославской дороги. Солодовиковы, Грачевы, Джамгаровы и подобные им в лаптях не ходят, а преспокойно выбирают проценты на капитализированные доходы и на учетверенную плату, данную им за акции казной. А если не так, если они вам кажутся нищими и разоренными и удовлетворить их надо нашей карой, — что ж, подайте Христа ради им!..

Я не возношу на пьедестал Савву Ивановича. Он — не герой, не образец. Но я оспариваю обвинение в том, что он умышленный хищник чужого.

Ущербы его ошибок — не плоды преступления. Он погиб от нетерпения тех, кто быстро пожинали плоды его удач, но были слабопамятны, когда пошатнулся подсудимый.

Я утверждаю, что быстрота продажи имущества и смутное время ликвидации не выяснило настоящей цены и не ввело в оценку Невского завода той идеальной ценности, какую имеет всякое дело, если оно вовремя и на месте потребностей рынка.

Правда, против моего последнего воззрения авторитет г. Дрейера. Господа, значение и ценность завода, связанную с его значением, нам засвидетельствовали авторитеты, участвовавшие в совещании. "Если в своей вере ошибался Савва Мамонтов, если вместе с ним ошибаюсь и я, а прав только г. Дрейер, то, то припоминая, что противный взглядам г. Дрейера вывод звучит в мнениях гг. Тытова, князя Хилкова и статс-секретаря Витте, я лучше ошибусь с ними, нежели доверюсь свидетелю г. Дрейеру...".

Отступ. 2. ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ ЧАСТЬ РЕЧИ ПЛЕВАКО НА СУДЕ — «ВОЗРАЖЕНИЕ ОБВИНИТЕЛЯМ»
Если бы Мамонтовым не помешали — все их грехи были бы забыты, и Россия обогатилась бы и новыми путями сообщения, и прекрасными заводами, которые в русских руках служили бы государству.

Упрек, брошенный мне прокурором, — упрек в том, что здесь на судебном следствии, произнесены были неуместные и неосторожные слова, — этот упрек несправедлив. Между положением прокурора и защитника — громадная разница. За прокурором стоит молчаливый, холодный, незыблемый закон, а за спинами защитника — живые люди. Они полагаются на своих защитников, взбираются к ним на плечи, и... страшно поскользнуться с такой ношей!

Если я сказал лишнее слово, я сам должен держать и ответ: на меня негодование, но ни одной стрелы — туда!..

Несомненно, что завод в тяжелую минуту продан с убытком. Увлекся ли Савва Иванович, или это была ошибка человеческого расчета, во всяком случае убытки — результат не умысла, а несчастия...

Русское правительство никогда не желало купить рубль за грош. Просто выбор Дрейера был неудачен. Этот человек — преданный казне, что и говорить. Но Дрейер считает ценность имущества только по его убыточности, забывая другие условия...

В торговом деле много значит известность предприятия, его возраст. Газета, просуществовавшая один год с убытком в 20 тысяч, по мнению Дрейера, будет дешевле той, которая, просуществовав 5 лет, дает 50 тысяч убытку. Земледелец, вспахавший землю с осени и засеявший, по мнению Дрейера, будет беднее того, который сохранил в кармане 20 рублей, оставив землю без обработки. Люди, более Дрейера понимавшие, говорили, что завод, это дело, нужное русскому народу...

Неправильно далее толкование обвинителями слова "умысел". Ведь перед присяжными заседателями судятся не дела, а люди: что можно требовать от людей, имеющих 10 талантов, того нельзя требовать от человека, имеющего один талант...

Закон властен во всем, но он говорит присяжным: "судите". Это потому, что он считает себя лишь формальною истиной, а вам, судьи, предоставляет искать и найти жизненную правду. В книге, в святость которой мы все верим, — в Новом Завете, сказано, что приидет некогда суд общий, на котором Судия будет судить, "зане Он Сын человеческий".

И вы — рассудите по-человечески!
Здесь нет героев, но нет и преступников.

Сказалась ли в Савве Ивановиче преступность по распоряжению Чижовскими капиталами, которыми он был бесконтрольным распорядителем? Газет нападали на него, кричали, что капиталы пропали. И что же оказалось?!
Он выгодной операцией утроил эти капиталы и создал то дело, благодаря которому Кострома теперь по постановке промышленного образования может соперничать с любым уголком Европы...

Сюда явились Лазаревы и обвиняют Мамонтова в том, что жалованье рабочим на Ярославской дороге платилось маленькое.
Однако, там рабочие жили по 20 лет и по 2 тысячи человек подписывались под адресом. Это оттого, что к рабочим относились по-человечески, не возносились над ними, не углубляли пропасти...
Говорят, что в Америке прислуга берет меньше жалованья, если по условию она может не снимать шляпы перед хозяином...
Московские лакеи ходят в таких же сюртуках, как мы, однако, крестьяне не любят отсылать своих детей в Москву... Человеческое достоинство, человеческое отношение — дороже рубля...

Вручаю вам судьбу подсудимых. Судите, но отнесите часть беды на дух времени, дух наживы, заставляющий ненавидеть удачных соперников, заставляющий вырывать друг у друга добро. В наше время мало работать, — надо псом сидеть над своею работой.
Если верить духу времени, то — "горе побежденным!"
Но пусть это мерзкое выражение повторяют язычники, хотя бы по метрике они числились православными или реформаторами.
А мы скажем: "Пощада несчастным!"

Хотя коллегия присяжных не нашла в действиях Саввы Ивановича состава преступления и оправдала его, дело не было закончено. Требовали удовлетворения иски.

Московский окружной суд 7 июля 1900 года признал Мамонтова несостоятельным должником, потребовал от него подписку "о несокрытии своего имущества и о невыезде из Москвы".

Было решено также опубликовать об этом объявление в газетах, "прибить к дверям суда и вывесить на бирже". Имущество мецената пошло с молотка. Для реализации собственности потребовалось несколько лет. Все претензии были удовлетворены.
Пострадавшим оказался лишь С. И. Мамонтов.

Но, как заметил Станиславский, "материального довольства он не вернул, но любовь и уважение к себе удесятерил".

*
Когда суд вынес своё решение, а шум вокруг него несколько улегся, наступила время осмысления и оценок, что это собственно такое было — «дело Мамонтова», что было ему причиной.

Влиятельная петербургская газета "Биржевые ведомости" 14 февраля 1902 года писала: "Итак, делу Мамонтова наступил конец — факт, которому ввиду существенного влияния, оказанного этим делом на нашу торгово-промышленную жизнь, нельзя не порадоваться. Вместе с тем, однако, не наводит ли известие из Москвы на грустные мысли, не бросается ли в глаза странное несоответствие спокойного, основанного на взаимных уступках финала "мамонтовской эпопеи" с той шумихой, которая была поднята при ее возникновении?".

В России пытались разобраться, как могло случиться, что известный и опытный предприниматель дотерпел крушение.
Суждения высказывались самые различные.

Одни люди считали, что мамонтовское дело — результат интриг в высших эшелонах власти, где шла борьба за влияние между министром юстиции Н. В. Муравьевым и поддерживавшим предпринимателя министром финансов С. Ю. Витте.

Так, уже в 1909 году, то есть десять лет спустя после суда над Мамонтовым, когда ситуация прояснилась, газета "Руль" в статье "Бывший акционер. Закулисная сторона мамонтовского краха" писала: "На виду же у всех была ясная вражда всесильного тогда графа Витте и министра юстиции Н. В. Муравьева, хотевшего также стать всесильным. Савва Мамонтов был тем камнем, который по расчету Муравьева должен был сбить с позиции графа Витте и передать всесилье в его, Муравьева, руки. При дружеских отношениях, которые были у Саввы Мамонтова с С. Ю. Витте, скомпрометировать Савву — значило бросить тень на Витте... Как жаль, что у нас, в нашем отечестве, не дорожат такими людьми, как Савва Мамонтов, и дают им упасть, не поддержав вовремя. Наоборот, толкают".

Другие утверждали, что чиновники и дельцы не могли простить Мамонтову популярности, подвижничества на ниве культуры; что "он был разорен и опозорен главным образом за свое отступничество от традиций московского купечества" и, если бы не его увлечение искусством, "его, конечно, поддержали бы и не допустили бы до скандального погрома".

Третьи, как Максим Горький, полагали, что Мамонтов просто увлекся — оказался «слишком художником». Так, этот писатель писал А. П. Чехову осенью 1900 г.: "Видел я Мамонтова — оригинальная фигура! Мне совсем не кажется, что он жулик по существу своему, а просто он слишком любит красивое и в любви своей — увлекся".

Отступ. 3. КОРОВИН ВСПОМИНАЕТ
Действительно, Савва Мамонтов и в «бизнесе» был художником, человеком творческим. А значит, без импровизации и неожиданных ходов обходиться просто не мог. Творческий человек таков во всем — как в большом, так и малом. И малое тут особенно показательно — детали красноречивы.

Есть в воспоминаниях Коровина такой характерный эпизод. Художник пишет, как однажды он приехал к Мамонтову, в его московский дом по некоему делу. Тот начал уговаривать его ехать в Абрамцево — Репин уже там, Серов и Васнецов тоже. Коровин согласился ехать — «только возьму с собой краски…».

«В это время, — вспоминает художник, — вошел бухгалтер, с ним трое артельщиков. Он внесли небольшой тюк, тщательно завернутый. Наклонившись, передавая бумаги, бухгалтер что-то тихо говорил Савве Ивановичу.

- В Абрамцево поедем в четыре часа, — сказал Мамонтов, когда артельщик и бухгалтер ушли. — У меня есть к вам просьба. Вот вам сейчас подадут лошадь. Будьте добры, отвезите тюк в правление, вы знаете, — на Ярославскую дорогу, и передайте его Анатолию Ивановичу. (Анатолий Иванович Мамонтов — брат Мамонтова, владелец типографии и книжного магазина в Москве, до 1899 года был одним из директоров правления Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги. — С. В.). Это ценные бумаги. А оттуда поедете к себе, захватите краски, холст. А я должен съездить в банк. Возвращайтесь назад сюда, мы поедем.

Тюк был довольно тяжелый. Мне его поставили в пролетку. Мамонтов смотрел.
- Здесь важные бумаги, — повторил он мне тихо, провожая меня.
Подъехав к правлению, я увидел, что Анатолий Иванович, брат Саввы Ивановича, уже дожидался меня с какими-то людьми. Тюк у меня взяли.

Вернувшись с холстом и красками, я увидел Мамонтова в столовой. Он предложил мне наскоро закусить.
- Ну, а теперь мы можем ехать, — сказал он весело. — Спасибо, Костенька. А вы знаете, что вы отвезли?
- Нет.
- Деньги. Десять миллионов.

Глаза Саввы Ивановича смеялись, и я засмеялся, глядя на него.
- Что же вы мне не сказали?
- Вы бы не повезли, испугались. Я бы и сам не повез.
- Чьи же это деньги?
- Государства, казны. Взнос по постройке Архангельской дороги.
- Отчего же артельщики не повезли?
- Мало ли что могло быть, а вас никто не знает. В голову не придет».

Были и иные мнения по поводу мамонтовского «краха».
Но все комментаторы сходились в одном — личной корысти в этом деле не было совершенно.

Было совершенно другое — желание спасти своё дело решить задачу, которую в одиночку решить было нельзя. Мамонтова, говоря современным языком, просто «подставили». И первым это сделал тот, с кем Савва Ивановича сотрудничал, на чью помощь надеялся — С. Ю. Витте.
Предположения и догадки могут быть самыми разными. Но были и факты. И они говорят многое о подоплеке этого «дела».

Так, много хлопотал Мамонтов, чтобы получить концессию на постройку дороги Петербург-Вятка. После ареста у него её отняли. Кто получил эту концессию?
Её получил некий инженер Быховец — свояк С. Ю. Витте. И тот, и другой были женаты на сестрах, урожденных Хотимских.

Так, отняли у Мамонтова и ту дорогу, которую он уже построил — Ярославско-Архангельскую. Кто её получил?
Руководить ею стал некто Леви, врач по профессии и, опять-таки, родственник жены С. Ю. Витте.

Как оказалась, немалый пакет железнодорожный акций приобрела и сама жена этого министра.

Словом, Мамонтов оказался «сам себе пророком». Вполне оправдалась его надпись-предостережение, которую он сделал для себя в 1896 году, во время подготовки своих павильонов на Нижегородской выставке». А стал он заниматься выставкой, как известно, по настоятельной просьбе С. Ю. Витте.
И эта надпись звучит так: «Держи себя дальше от имеющего власть умерщвлять, и ты не будешь смущаться страхом смерти, а если сближаешься с ним — не ошибись, чтобы он не лишил тебя жизни».
К «имеющему власть умерщвлять» Мамонтов подошел слишком близко.