Интерактивная книга

От автора  |   Досье  |   Комментарии

Серов
Вадим
Васильевич

БИБЛИОТЕКА:

СТАТЬИ:

  • В поисках альтернативы.
    Валерий Соловей

  • Враждебная территория.
    Сергей Яковлев

  • Все мы немножко Стеньки Разины.
    Анатолий Курчаткин

  • Вышли мы все
    из народа.
    Сергей Баймухаметов

  • Что допускаем — то и имеем.
    Юрий Болдырев


  • Почему мы плохие коллективисты.
    Сергей Баймухаметов

ЗАПИСНАЯ КНИЖКА:

  • О солидарности
  • О самоуважении
  • Взгляд со стороны
  • Разное

Василий Васильевич РОЗАНОВ (1856-1919).
В. В. Розанов — русский философ, писатель, публицист. Его творческое наследие включает в себя более 30 книг по философии, истории и культуре. Самые известные труды писателя, составившие его имя, — "Уединенное", "Опавшие листья" и "Апокалипсис нашего бремени", написанный в первый послереволюционный год.
В. В. Розанов скончался в городе Сергиев Посад, куда он переехал вместе со своей семьей, спасаясь от голода. Погребен на кладбище Гефсиманского-Черниговского скита Троице-Сергиевой лавры рядом с другим русским публицистом — К. Н. Леонтьевым.

***

Из книги "Уединенное"

Народы, хотите ли — я вам скажу громовую истину, какой вам не говорил ни один из пророков...
- Ну? Ну?.. Хх...
- Это — что частная жизнь выше всего.
- Хе-хе-хе!.. Ха-ха-ха!.. Ха-ха!..
- Да, да! Никто этого не говорил; я — первый... Просто сидеть дома и хотя бы ковырять в носу и смотреть на закат солнца.
- Ха, ха, ха...
- Ей-ей: это — общее религии... Все религии пройдут, а это останется: просто — сидеть на стуле и смотреть вдаль.
(23 июля 1911)

*
Семья есть самая аристократическая форма жизни... Да! — при несчастиях, ошибках, "случаях" (ведь "случаи" бывали даже в истории Церкви) все-таки это единственная аристократическая форма жизни. Семейный сапожник не только счастливее, но он "вельможнее" министра, "расходующего не менее 500 руб. при всяком докладе" ("на чай" челяди — слова И. И. Т. мне). Как же этой аристократической формы жизни можно лишать кого-нибудь? А Церковь нередко лишает ("запрещения", "епитимьи", "степени родства" — я вода на киселе). Замечательно, что "та книга" начинается с развода: "Не ту женщину имеешь женою себе". — "А тебе какое дело? Я на тебе вшей не считал в пустыне". Вот уже где началось разодрание основных слов. Никогда Моисей не "расторг" ни одного брака; Ездра "повелел оставить вавилонянок", но за то он и был только "Ездрою", ни — святой и ни — пророк.
Этому "Ездре" я утер бы нос костромским платком. Не смел расторгать браков. Не по Богу. Семя Израиля приняли; — и "отторгаться мне от лона с моим семенем"- значит детоубийствовать.

*

Из сочинения "ЭМБРИОНЫ"

"Что делать?" — спросил нетерпеливый петербургский юноша. — Как что делать: если это лето — чистить ягоды и варить варенье; если зима — пить с этим вареньем чай.

*

Из книги "Сахарна"

Нет команды
(суть России)
Команда какая-то рыхлая, дряхлая.
Во времена Николая она была неумная, но твердая. Однако "неумная" — отразилось слабостью. Кто не умен, в конце концов делается слаб.
С 1855-56 — кризис. Анархия и Гоголь. Вместо осторожности — безумие. В холодной и голодной России "мы зато будем строить фаланстеры". "Община и ypa" — "утрем нос миру".
Турецкая война 77-го года впервые показала уже воочию для Европы слабость России. Дотоле разбивавшая Турцию, как "драла за уши мальчишку", Россия едва может справиться с Турцией. Турки при трех Плевнах наносят русским поражения, какие во время всей войны русские не могли ни разу и нигде нанести туркам. По существу дела Россия оказалась, конечно, громаднее Турции, но турки — более "мастерами битв", чем русские. Турецкая война была страшным обнаружением государственного ничтожества России.
Именно, "ничтожества" — меньше термина нельзя взять.
Государи начали бояться всякого столкновения с Европой, они чувствовали, что при всяком крупном столкновении Россия проиграет.
Боялись даже Австрии. Германии трепетали.
Японская война "облупила яичко" Оно оказалось протухлым. "Но зато мы будем помогать европейскому социализму".

*
12. Х.1916
В России так же жалеют человека, как трамвай жалеет человека, через которого он переехал.
В России нечего кричать. Никто не услышит.
(в трамвае)

*

Из книги "МИМОЛЕТНОЕ"

Дана нам красота невиданная.
И богатство неслыханное. Это — Россия.
Но глупые дети все растратили. Это — русские.

*
<...> Cопливая, сорная, без работы усталая — наша Русь. "Погубили, бедную, бедные начальнички".
- Да, если бы не они, мы бы нос вытерли. <..>
У русских есть живучесть дождевого червя. Правда — его порежут заступом — живут обе половины. Нечего есть — он подсохнет, а все-таки не умер. Опять дождичек, и — опять шевелится. <...>
Так мы жили при боярах. До Петра и после Петра. И еще поем песни и складываем сказки. Черт знает что такое. Т. е. чертовская живучесть, похожая, однако, на смерть.
И все сводится к: "Наш Иван Павлыч все спит". Эмблема.
И — очень мил. Именно "как он лежит на подушечке" — я бы и дал с него рисовать Репину. Репин все-таки не нашел настоящей темы.
Настоящая тема в России одна: сон.

*

Из книги "ОПАВШИЕ ЛИСТЬЯ". Короб первый

У нас нет совсем мечты своей родины.
И на голом месте выросла космополитическая мечтательность.
У греков есть она. Была у римлян. У евреев есть. У французов. У англичан — "старая Англия". У немцев — "наш старый Фриц".
Только у прошедшего русскую гимназию и университет — "проклятая Россия".
Как же удивляться, что всякий русский с 16-ти лет пристает к партии "ниспровержения государственного строя".
Щедрин смеялся над этим: "Девочка 16-ти лет задумала сокрушениегосударственного строя. Хи-хи-хи! Го-го-го!"
Но ведь Перовская почти 16-ти лет командовала 1-м марта. Да и сатирик отлично все это знал. — "Почитав у вас об отечестве, десятилетний полезет на стену".
У нас слово "отечество" узнается одновременно со словом "проклятие".
Посмотрите названия журналов: "Тарантул", "Оса". Целое издательство — "Скорпион". Еще какое-то среднеазиатское насекомое (был журнал). "Шиповник".
И все "жалят" Россию. "Как бы и куда ей запустить яда".
Дивиться ли, что она взбесилась.
И вот простая "История русского нигилизма".
Жалит ее немец. Жалит ее еврей. Жалит армянин, литовец. Разворачивая челюсти, лезет с насмешкой хохол.
И в середине всех, распоясавшись, "сам русский" ступил сапожищем на лицо бабушки-Родины.
(За шашками с детьми)

*
<…> Право, русские напоминают собою каких-то арабов, странствующих по своей земле... И "при свете звезд поющих песни" (литература).
Дело все не в русских руках.

*
Все "казенное" только формально существует. Не беда, что Россия в "фасадах": а что фасады-то эти — пустые.
И Россия — ряд пустот.
"Пусто" правительство — от мысли, от убеждения. Но не утешайтесь — пусты и университеты.
Пусто общество. Пустынно, воздушно.
Как старый дуб: корка, сучья, но внутри — пустоты и пустоты.
И вот в эти пустоты забираются инородцы; даже иностранцы забираются. Не в силе их натиска — дело, а в том, что нет сопротивления им.

*

Из книги "ОПАВШИЕ ЛИСТЬЯ". Короб второй

Вся русская "оппозиция" есть оппозиция лакейской комнаты, т. е. какого-то заднего двора — по тону: с глубоким сознанием, что это — задний двор, с глубокой болью — что сами "позади"; с глубоким сознанием и признанием, что критикуемое лицо или критикуемые лица суть барин и баре. Вот это-то и мешает слиться с оппозицией, т. е. принять тоже лакейский тон. Самым независимым человеком в литературе я чувствовал Страхова, который никогда даже о "правительстве" не упоминал, и жил, мыслил, и, наконец, служил на государственной службе (мелкая и случайная должность члена Ученого комитета министерства просвещения с 1000 р. жалованья), имея какой-то талант или дар, такт или вдохновенье вовсе не интересоваться "правительством". То ли это, что лакей-Михайловский, "зачарованный" Плеве, или что "дворовый человек" Короленко, который не может прожить дня, если ему не удастся укусить исправника или земского начальника или показать кукиш из кармана "своему полтавскому губернатору". "А то — и повыше", — думает он с трясущимися поджилками. "На хорах был пристав: и вот Анненский, сказав после какого-то предостережения, что пусть нас слушают и там — показал на хоры", — пишет Любовь Гуревич, — т. е. показал на самого пристава!!! Какая отчаянная храбрость. Страхов провалился бы сквозь землю от неуважения к себе, если бы в речи, имеющей культурное значение, он допустил себе, хоть минуту, подумать о приставе. Он счел бы унижением думать даже о министре внутренних дел, — имея в думах лишь века и историю. Вот эта прелестная свобода не радикалов — к ним и манит, т. е. манит к славянофилам, к русским, которые решительно ничего о "правительстве" не думают, ни — "да", ни — "нет", "и — да", "и — нет". Когда хорошо правительство поступает — "да", когда худо, бездарно, беспомощно — "нет". Правительство есть просто орган народа и общества; и член общества, писатель, смотрит на него как на слугу своего, т. е. слугу таких, как он, обывателей, граждан. Так. образ., признание "верховенства власти" есть у радикалов, и решительно его нет у "нашего брата". Вот чего не разобрано, вот о чем не догадываются. Политическая свобода и гражданское достоинство есть именно у консерваторов, а у "оппозиции" есть только лакейская озлобленность и мука "о своем ужасном положении".

*
Дочь курсистка. У нее подруги. Разговоры, шепоты, надежды... Мы "будем то-то"; мы "этого ни за что не будем"... "Согласимся"... "Не согласимся"...
Все — перед ледяной прорубью, и никто этого им не скажет:
"Едва вы выйдете за волшебный круг Курсов, получив в руки бумажку "об окончании", — как не встретите никого, ни одной руки, ни одного лица, ни одного учреждения, службы, где бы отворилась дверь, и вам сказали: "Ты нам нужна".
И этот ледяной холод — "никому не нужно" — заморозит вас и, может быть, убьет многих.
Но терпите. Боритесь, терпите. Это ледяное море приходится каждому переплывать, и кто его переплывет — выползет на берег.
Без перьев, без шлейфа, кой-какой. Но вылезет.
Отчего вы теперь же, на "Курсах", не союзитесь, не обдумываете, не заготовляете службы, работы? У евреев вот все как-то "выходит": "родственники" и "пока подежурь в лавочке". "Поучи" бесчисленных детей. У русских — ничего. Ни лавки. Ни родных. Ни детей. Кроме отвлеченного "поступить бы на службу". На что услышишь роковое: "Нет вакансий".

*
У русских нет сознания своих предков и нет сознания своего потомства.
"Духовная нация"... "Во плоти чуть-чуть"...
От этого — наш нигилизм: "До нас ничего важного не было". И нигилизм наш постоянно радикален: "Мы построим все сначала". <…>

*

Из книги "Апокалипсис нашего времени"
   1918 г.

Рассыпанное царство

<...> И вот рушилось все, разом, царство и церковь. Попам лишь непонятно, что церковь разбилась еще ужаснее, чем царство. Царь выше духовенства. Он не ломался, не лгал. Но видя, что народ и солдатчина так ужасно отреклись от него, так предали (ради гнусной распутинской истории), и то же — дворянство (Родзянко), как и всегда фальшивое "представительство", и то же — и "господа купцы", — написал просто, что в сущности он отрекается от такого подлого народа. И стал (в Царском) колоть лед. Это разумно, прекрасно и полномочно. <...>
Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три. Даже "Новое Время" нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей. И, собственно, подобного потрясения никогда не бывало, не исключая "Великого переселения народов". Там была — эпоха, "два или три века". Здесь — три дня, кажется, даже два. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска. Что же осталось-то? Странным образом — буквально ничего.
Остался подлый народ, из коих вот один, старик лет 60-ти, "и такой серьезный", Новгородской губернии, выразился: "Из бывшего царя надо бы кожу по одному ремню тянуть". Т. е. не сразу сорвать кожу, как индейцы скальп, но надо по-русски вырезывать из его кожи ленточка за ленточкой.
И что ему царь сделал, этому "серьезному мужичку".
Вот и Достоевский...
Вот тебе и Толстой, и Алпатыч, и "Война и мир".
Что же в сущности произошло? Мы все шалили. Мы шалили под солнцем и на земле, не думая, что солнце видит и земля слушает. Серьезен никто не был, и в сущности, цари были серьезнее всех, так как даже Павел, при его способностях, еще "трудился" и был рыцарь. И, как это нередко случается, — "жертвою пал невинный". Вечная история, и все сводится к Израилю и его тайнам. Но оставим Израиля, сегодня дело до Руси. Мы, сущности, играли в литературе. "Так хорошо написал". И все дело было в том, что "хорошо написал", а что "написал" — до этого никому дела не было. По содержанию литература русская есть такая мерзость, — такая мерзость бесстыдства и наглости, — как ни единая литература. В большом Царстве, с большою силою, при народе трудолюбивом, смышленом, покорном, что она сделала? Она не выучила и не внушила выучить — чтобы этот народ хотя научили гвоздь выковывать, серп исполнить, косу для косьбы сделать ("вывозим косы из Австрии", — география). Народ рос совершенно первобытно с Петра Великого, а литература занималась только, "как они любили" и "о чем разговаривали". И все "разговаривали" и только "разговаривали", и только "любили" и еще "любили".
Никто не занялся тем (и я не читал в журналах ни одной статьи — и в газетах тоже ни одной статьи), что в России нет ни одного аптекарского магазина, т. е. сделанного и торгуемого русским человеком,- что мы не умеем из морских трав извлекать иоду, а горчишники у нас "французские", потому что русские всечеловеки не умеют даже намазать горчицы разведенной на бумаге с закреплением ее "крепости", "духа". Что же мы умеем? А вот, видите ли, мы умеем "любить", как Вронский Анну, и Литвинов Ирину, и Лежнев Лизу, и Обломов Ольгу. Боже, но любить нужно в семье; но в семье мы, кажется, не особенно любили, и, пожалуй, тут тоже вмешался чертов бракоразводный процесс ("люби по долгу, а не по любви"). И вот церковь-то первая и развалилась, и, ей-ей, это кстати, и "по закону"...

Как мы умираем?

<...> Собственно, отчего мы умираем? Нет, на самом деле, — как выразить в одном слове, собрать в одну точку? Мы умираем от единственной и основательной причины: неуважения себя. Мы, собственно, самоубиваемся. Не столько "солнышко нас гонит", сколько мы сами гоним себя. "Уйди ты, черт".
Нигилизм... Это и есть нигилизм, — имя, которым давно окрестил себя русский человек, или, вернее — имя, в которое он раскрестился.
- Ты кто? блуждающий в подсолнечной?
- Я нигилист.
- Я только делал вид, что молился.
- Я только делал вид, что живу в царстве.
- На самом деле — я сам себе свой человек.
- Я рабочий трубочного завода, а до остального мне дела нет.
- Мне бы поменьше работать.
- Мне бы побольше гулять.
- А мне бы не воевать.
И солдат бросает ружье. Рабочий уходит от станка.
- Земля — она должна сама родить. И уходит от земли.
- Известно, земля Божия. Она всем поровну.
Да, но не божий ты человек. И земля, на которую ты надеешься, ничего тебе не даст. И за то, что она не даст тебе, ты обагришь ее кровью.
Земля есть Каинова, и земля есть Авелева. И твоя, русский, земля есть Каинова. Ты проклял свою землю, и земля прокляла тебя. Вот нигилизм и его формула.
И солнышко не светит на черного человека. Черный человек ему не нужен.
Замечательно, что мы уходим в землю упоенные. Мы начинали войну самоупоенные: помните — этот август месяц, и встречу Царя с народом, где было все притворно? И победы, — где самая замечательная была победа казака Крючкова, по обыкновению отрубившего семь голов у немцев. И это менышиковское храброе — "Должны победить". И Долиной — победные концерты, в цирке Чинизелли и потом в Царском. Да почему "должны победить"? Победа создается не на войне, а в мирное время. А мы в мирное время ничего не делали, и уж если что мы знали хорошо, то это — то, что ровно ничего не делаем. Но дальше — еще лучше. Уж если чем мы упились восторженно, то это — революцией. "Полное исполнение желаний". Нет, в самом деле: чем мы не сыты. "Уж сам жаждущий когда утолился, и голодный — насытился, то это в революцию". И вот еще не износил революционер первых сапогов — как трупом валится в могилу. Не актер ли? Не фанфарон ли? И где же наши молитвы? и где же наши кресты? "Ни один поп не отпел бы такого покойника".
Это колдун, оборотень, а не живой. В нем живой души нет и не было.
-Нигилист.
О нигилистах панихид не правят. Ограничиваются: "Ну его к черту".
Окаянна была жизнь его, окаянна и смерть.
1/6 часть суши. Упоенная революция, как упоенна была и война. "Мы победим". О, непременно. Так не есть ли это страшный факт, что 1/6 часть суши как-то все произращала из себя "волчицы и тернии", пока солнышко не сказало: "Мне не надо тебя". "Мне надоело светить на пустую землю". Нигилизм. — "Что же растет из тебя?"
- Ничего.
Над "ничего" и толковать не о чем.
- Мы не уважали себя. Суть Руси, что она не уважает себя.
Это понятно. Можно уважать труд и пот, а мы не потели и не трудились. И то, что мы не трудились и не потели, и есть источник, что земля сбросила нас с себя, планета сбросила. <...>
Россия похожа на ложного генерала, над которым какой-то ложный поп поет панихиду. "На самом же деле это был беглый актер из провинциального театра". <...>

*
Совет юношеству
<...> И помни: жизнь есть дом. А дом должен быть тепел, удобен и кругл. Работай над "круглым домом", и Бог тебя не оставит на небесах. Он не забудет птички, которая вьет гнездо.