От автора  |   Досье  |   Комментарии

Приложение
Как разгадать «загадку Путина» или Путин как символ русской безгосударственности

1.
Местные политологи удивляются: что бы ни случилось в стране, а рейтинг Путин стоит по-прежнему высоко. Не падает. Потому эти политологи говорят о «загадке Путина». В смысле непонятно, почему рейтинг не падает. Должен был бы, а вот — не падает.
«Загадка».

А никакой загадки нет.
Потому что в России нет собственно «государства» (Республики), а есть то «государство», которое существует в мозгу русского массового человека.
А это «государство» — «царское». Это «государство» есть «царство».
А это «царство» есть «царь». И никаких иных «царств» не бывает.
«Царство» и «царь» — это одно и то же.
Это «государство» есть «царь», потому что русский массовый человек — это «царист» по своей натуре.

Отступ. 1.
Не монархист, как полагают некоторые романтики монархизма, но именно «царист».
Монархия требует рационального осознания собственно монархизма, равно как и объективных условий для собственно монархии. А в России нет ни того, ни другого. Есть лишь нутряное чувство — желание «царя».
Потому так — «царист».

А «царское государство» в «царском» же сознании равно «царю». «Царь» и «государство» суть одно и то же.
И этот «царь» есть единственное «государство», которое есть у русского массового человека. И если убрать с русского пространства действующего «царя», то вместе с ним исчезнет и это «государства». Тогда — пустота, хаос, ощущение «последнего времени», полного краха России и всякой русскости.

Понятно, что это самое страшное для русского человека — исчезновение «государства» с этой территории.
Это страх русский человек испытывал в Смутное время начала ХХ века (прим. 1).
Это страх всем знаком по Смутному времени конца того же века.
И никто не хочет переживать его вновь.

Поэтому русский массовый человек держится, как черт за грешную душу, за фигуру «президента РФ» — как за самый «символ государства» (так Путин однажды себя и назвал, когда его спросили про обилие его портретов в чиновных кабинетах).
Поэтому рейтинг Путина не падает — его держит сам русский массовый человек. Его падения он допустить не может, как он не может допустить падения этого «государства».
Поэтому рейтинг «царя» (Путина, Пупкина) стоит и стоять будет — чтобы «царь» ни делал, какие бы беды в России ни случались.

Потому что ничего, кроме такого «государства», в России нет — ни общества, ни Малого общества, ни Республики. Нет никакой иной, кроме «царя», силы, организующей русское пространство и русское множество, учреждающей здесь хоть какие-либо правила.
Словом, никакой «загадки».
А есть только одно — асоциальность.

Отступ. 2. И ЭТО ОБЪЯСНЯЕТ МНОГОЕ ДРУГОЕ.
1.
Например, «загадку Ельцина».
К 1996 году, казалось, он сделал всё, чтобы рейтинг его был минимален. И немудрено, что в канун выборов 1996 года его рейтинг был 2 процента.
Тем не менее, он победил. Многие из тех, кто его стыдился, голосовали за него. Стыдились, гневались (на него и на себя), но голосовали.
Победа была нечистой, но с этой нечистотой смирились почти все и почти с радостью.
Почему?

Логика та же. Ельцин был «государством» для массового человека. «Отмена» Ельцина была равнозначна отмене государства. А этого, естественно, никто не хотел. Лучше такое стыдное «государство», чем никакого, чем Смутное время.
А время установления нового государства, скажем, по фамилии Зюганов, было бы, несомненно, Смутным временем. Это было бы долгим времени «междуцарствия» — отсутствия государства вообще.
Русский человек по опыту начала 90-х годов знал, что это такое. И повторения этого не хотел.
Лучше так, чем никак. Лучше «это», чем «ничто».
2.
Например, русское массовое отношение к лимоновцам.
Многие «в душе» понимают лимоновцев, когда они говорят что–то «против Путина». Он не нравится многим.
Но в то же время эти многие смотрят на лимоновцев со страхом и их победы вовсе не хотят.
Потому что они хотят «отменить» Путина, а Путин — это «государство». И никакого иного государства, кроме Путина (Пупкина и т. п. — сообразно тому, кто на данный момент «президент»), в России нет.

Поэтому люди не любят лимоновцев куда больше, чем Путина. Так не любили бы жители некоего дома тех, кто хотел бы его сжечь — под тем предлогом, что он «плохой».
Конечно, плохой. Но другого-то — нет? Что же теперь — под чистым небом жить?

Потому так: гораздо лучше Путин (Пупкин), чем никакого государства. Безусловно.
И никаких «загадок». Напротив, налицо совершенно здравая, безупречная логика.
И никакой иной логики в условиях русской асоциальности быть не может просто объективно.
3.
Например, это объясняет и известную фразу из письма Пушкина к Чаадаеву, где поэт говорит о русском «правительстве» (царе, то есть) как «единственном европейце в России». Фраза кажется странной, конечно.
Но она совершенно логична.

«Европейскостью» Пушкин называет здесь фактически социальность — социальность как наличие хоть каких-то правил поведения, хоть какого-то порядка в России. Всё это в России мог обеспечить только царь — он был единственным социализующим центром в России. Никакого иного центра силы в России не было. Дворянское общество собственно обществом не было.

Оно просто не могло им быть. Да и как собственно дворянское общество оно было слабо и условно. Пушкин: «Современное общество столь же презренно, сколь и глупо; это всякое отсутствие общественного мнения, это равнодушие ко всякому долгу, справедливости, праву и истине: ко всему, что не является необходимостью. Это циничное презрение к мысли и достоинству человека…». И т. д.

Потому, по Пушкину, так: «…Правительство все еще единственный европеец в России. И сколь грубо и цинично оно ни было, от него зависело бы стать сто крат хуже. Никто ни обратил бы на это ни малейшего внимания...».
Именно потому, что обращать это внимание — некому.

2.
Самое время сказать фразу: «Так вот — о безгосударственности».
Конечно, доказывать русскую (российскую) безгосударственность довольно странно, ибо это похоже на доказательство «отсутствие наличия». Ладошки пусты, а всё едино, докажи, что там ничего нет. Как докажешь?
Так и тут.

Но всё-таки и тем не менее.
Но всё-таки это доказательство можно сделать сделать от противного.
Нет, не от допущения того противного, что государство (res publica) есть (кабы оно было, это «противное»), но от другого.
От Путина.

И тут, конечно, ничего личного.
Дело не в личности этого физического лица. На его месте мог бы быть и Пупкин, и Попкин, и Пробкин и т. д. Дело не в конкретном человеке и его личных качествах. (Которые, кстати, могли бы быть и распрекрасны, просто божественны, но оттого в России ровным счетом ничего принципиального бы не изменилось. Ничего)

Потому, корректности ради, фамилию «Путин» можно было бы так и употребить — в кавычках. Но коли есть уж такая традиция на Руси — говорить о Путине, оставим эту фамилию, традиции же ради, как есть, без кавычек.

Так вот, о Путине.
Он сам, лично, как должностное лицо (как «место», как «должность», «функция» и т. д.) есть наилучшее доказательство отсутствия государства в России.
Именно — как бы это парадоксальным ни касалось.
Хотя тут, как раз, никаких парадоксов. Всё видно, всё очевидно, всё наглядно. Как на ладошке.
И это есть, заметим, чистое, объективное доказательство, без какой-либо пристрастности или, тем более, злопыхательство (критиканства и пр.).

Почему?
Потому что тут всё сказано сами ми же его горячими сторонниками — не каким-то критиканами.

Потому тут об отсутствии собственно государства (res publica) на Руси говорит та объективная роль, которую играл в нулевые годы России Путин.

Потому что об этом «блистательном отсутствии» говорят те люди, кто искренне почитает Путина истинным «государственником», почти эпическим героем, «восстановившим» (в одиночку) государство в России, спасшим её «от гражданской войны» (это уже сказал Медведев).

Отступ. 3.
Кстати, о геройстве.
Недаром в декабре 2007 года группа генералов-отставников (Варенников, Шаманов и пр.) предложила присвоить Путину звание «Герой России», дать звезду этого «Героя» и еще орден «За заслуги перед Отечеством I степени».
Потому как народ-де «обязан» признать его заслуги, и пр., и пр.

3.
Так о чем речь?
Речь о том, о чем говорили и говорят сами почитатели Путина.
А они говорили, что «Путин восстановил государство» в России.
А они говорили, что без Путина Россия никак не сможет, и он должен непременно пойти на третий «президентский» срок. На худой конец, продолжать курировать Россию неофициально, при зиц-президенте Медведеве (или кем-то еще — неважно) в качестве «национального лидера».

Отступ. 4.
Видимо, тут имелся в виду варрант русского Дэн Сяопина или русского Махатмы Ганди.
Тем более, то последнего Путин как-то упомянул лично (чем не подсказка?): «После того, как умер Ганди, и поговорить не с кем».

И дело даже не в том, что кто и то говорил.
Дело в массовом представлении, что Путин — это и есть всё российское государство, а уйдет он уйдет и самое это «государство».
В самом деле, кто будет определять политику вне и внутри страны?
Раньше это делал Путин. Это была «политика имени Путина». А теперь — кто?
Пусто.

В самом деле, кто будет обуздывать и хоть как-то контролировать алчное российское чиновство?
Раньше (хоть как-то) это делал Путин. А теперь кто?

Неясно.
Ибо никаких других сил или институтов, которые могли бы это делать, в России нет совершенно.
Пусто.
Так уж страна устроена, что чиновство тут бесхозно, служит само себе, и единственный. Кто это может делать, это, конечно, Путин — «высший чиновник».
А если не он то кто? Пусто.

В самом деле, можно понять и хлопоты «партийцев» их «Единой России», которые особо рьяно удерживало Путина за фалды («Не уходи, побудь со мной»). Ведь единственный «политический ресурс» этой «партии», сам Путин, который её и создал, освятив это агломерацию чиновников вокруг себя своим именем и рейтингом.
А уйдет он, что будет с этой «партией»?
На этом месте будет пусто.

И т. д. и т. п.
И список этих «в самом деле» можно длить долго.

4.
Как была решена проблема «Уход Путина»?
Известно, как.
Он поступил, как Карлсон: ушел, «но обещал вернуться» — в ранге премьер-министра при «Диме», которого он назначил будущим «президентом РФ». И все тем утешились.
Он уходит, но не уходит — он будет по-прежнему с нами, он будет работать (и он сам так сказал, и «Дима» так сказал же) «в паре» вместе со своим назначенцем. Всё нормально проблема разрешена.

То есть, он поступил так, как поступает мать с капризным и пугливым ребенком, который боится остаться без неё хоть на минуту: я ухожу, но я вернуть, а ту пока побудь с тетей Машей, хорошо? Она тебе пока сказки почитает. Хорошо?
Массовая Россия прерывисто, как ребенок после долгого рёва, перевела дух и сказала: «Хорошо».
Тем сердце и успокоилось.

5.
Что из этого следует?
Только одно и очевидное: всё наличное русское (российское) государство сводится к одной человеческой фигуре — Путин (Пупкин, Пробкин и т. д., которые могли быть на его месте).
А более никакого государства в РФ — нет.

О чем, кстати, говорит и сами путинские горячие приверженцы. И, кстати, чем более горячо он восхваляют «всемирно-историческое назначение» феномена по имени «Путин», тем громче они говорят (сами того не подозревая),что никакого собственно государства Путин не восстановил (подробнее см. дополнение. «Путин восстановил государство» ), что никакого собственно государства в России нет вовсе.

Ведь что такое собственно государство (res publica)?
Это сильное общество и его, главное, костяк (тот самый, что «костям» из русской присказки подобен: «Было бы кости — мясо нарастет»), то есть, ответственное и примерное меньшинство (или элита).
А сильное общество есть практически синоним государства — и как термин, и как факт.

Потому что никакого сильного государства без сильного общества не бывает по поредение («государств — это политически организованное общество» и т. д.). Тут довольно посмотреть на пример Ирака, Афганистана, Пакистана, большинства африканских стран посмотреть, где нет ни то что «сильного общества», но и единого общества просто.

Ведь что такое собственно государство (res publica)?
Это, образно, есть общественный комитет, который общество создает для управления своими, общества, делами, для реализации своих, общества (общих) целей.
И это есть подконтрольный обществу (его ответственному меньшинству) комитет.

И что это такое конкретно, этот самый «общественный комитет»?
Это — всё то, что он подразумевает. Это — стройная и взаимосвязанная система социальных институтов, который обеспечивают работу государства.
И это такая система, работу которую выпадение одного лишь «высшего чиновника» («Путина») из чиновной пирамиды никак не подрывает, а саму эту систему никак не разрушает. Она и в этом случае продолжает работать — «молотить, как часы» (если воспользоваться тут путинским выражением конца 2007 года).
Потому что в собственно государстве работают не отдельные чиновники, а институты — социальные институты.

6.
Соответственно. Вопросы: а как с этим собственно государством (res publica) обстоит дело в России при Путине, «восстановившим государством», «создавшим сильное государство», и пр., и пр.
Известно, как.

Никакого собственно государства (как общественного комитета) нет, ибо нет общества, иб е его первичного «кристалла» — ответственного меньшинства.
Никакого контроля общества за общественным комитетом» нет тем более — за отсутствием и первого, и, соответственно, последнего.
А есть лишь «население», лишь чиновники», и первое последних никак контролировать не может. Это известно.
Тут всё строго наоборот — они, чиновники, контролируют «население».

И, тем более, нет никаких социальных институтов, которые могли бы работать независимо от персоны чиновников в чиновной пирамиде — что в её толще, что в её низу. что на её верху. В России есть только один «социальный институт» — это её высший чиновник, это «Путин» (Пупин, Пробкин и пр. — фамилия может быть любая, ибо в это случае именно место красит человека).

7.
Вывод?
Очевиден. И нет тут никаких открытий.
Всё наличное в России государство равно одному–единственному человеку — «Путину».
То есть, собственно государства в России как не было, так и нет.
И путинское его «усиление» («восстановление») делает это «нет» только более наглядным, а самого Путина они делают символом этой самой безгосударственности.

Именно.
Чем более «велик» Путин, чем больше его превозносят и славословят в его адрес («вот бы «Героя России» ему еще дать»), тем больше эти панегиристы говоря о том, что никакого собственно государства в России нет, что величие Путина находит в обратной зависимости от насилия государства на Руси.
Чем более он «велик», тем более оно ничтожно, тем более стремится к полному нулю.

И тем ничтожнее, соответственно, оказывается сама Россия «восставших масс», спешно лепящая себе очередного «царя» из обычного питерского чиновника собчаковых времен, чиновника, явно тяготящегося «государственной» ношей и просто мечтающего о «нормальной жизни» и «нормальном бизнесе».
Недаром о себе иначе, как «раб на галерах» или «рабочая лошадь», он не говорит.
Жалуется человек. Устал.

И немудрено: играть роль целого государства — трудно.
Тем более, «в служебное от работы время» — то есть, во время, когда этот человек занимается прежде всего тем, чем он так любит заниматься — газовым бизнесом и делами получастной-полугосударственной компании по имени «Газпром».
Это практически невозможно.

А эти панегирики известно, их приводить можно долго.
Например, главный пиар-технолог путинского Кремля Глеб Павловский: «Наш единственный политический ресурс — это Владимир Владимирович Путин».
Под словом «наш» надо, видимо, понимать и «власть», и «околовластную» тусовку («партию власти»), и Россию в целом.

Например, главный «евразиец» Дугин, по поводу Путина на очередном семинаров «про власть на Руси» едва ли не в истерику впавший, закончивший там свою речь памятными словами: «Путин — везде, Путин — всё, Путин абсолютен, Путин незаменим» (прим. 1).

Например, давний знакомец Путина, назначенный им «спикером Госдумы», Борис Грызлов: «Россия без Путина» — это Россия без руководства, Россия без воли. Россия, которую можно делить и с которой можно делать всё что угодно. Россия как добыча...». И т. д.
Так он писал в своей статье, опубликованной 17 декабря 2007 года в «Российской газете».

Например, знатная «единоросска» Любовь Слизка со своим «Путин — это наше всё».
И т. д. и т. п.

И вопрос, который тут, при звуках этого хора чиновников, возникает сам собою: чего стоит это «государство», коли оно так  — что жизненно, что смертельно, это тут одно и то же — зависит от одного-единственного человека, «высшего чиновника» своего? Коли оно тут равно одному человеку, «Каю смертному»?
И как тут не вспомнить Цицерона, сказавшего однажды о Риме времен Гая Юлия Цезаря: «В то время как государство должно быть бессмертно, оно держится на дыхании одного человека»?

Вот, есть он, этот «один человек», так и нельзя Россию «делить» и «делать всё, что угодно».
А вот, нет этого «одного человека», так, выходит, и можно.
И защиты от «делителей» ни у кого более не найти.

Что это значит?
А это значит только одно.
Это значит, что мы имеем дело с невольным (когда хотел человек сказать одно — «во здравие», а сказал другое, «за упокой») выражением одного объективного факта: никакого собственно государства (res publica) в России нет.

Государство в России нулевые годы не было «восстановлено».
Хотя бы потому, что «восстанавливать» было — нечего. Ну, не ельцинское же «государство» возводить? И все прочие «государства» давно и безвозвратно на Руси отменены, как известно.

Государство в России нулевые годы не было — тем более — создано.
(Хотя бы потому, что создавать его был некому — «манием руки» одного «высшего чиновника» сделать нельзя физически).
То есть, для собственно государственности в Росси эти нулевые годы окончились именно нулем.

Так что, чем больше славословят Путина, который, Атланту подобный, якобы держит на своих плачах российское «государство», тем больше он становится символом именно обратного — русской (российской) безгосударственности.

*
ПРИМЕЧАНИЯ
Прим. 1
В своих «Окаянных днях» Бунин так описывает свои впечатления от Петрограда, куда он приехал «в начале апреля 17 года», после отречения Николая II от престола:
«В мире тогда уже произошло нечто невообразимое: брошена была на полный произвол судьбы — и не когда-нибудь, а во время величайшей мировой войны — величайшая на земле страна. Еще на три тысячи верст тянулись на западе окопы, но они уже стали простыми ямами: дело было кончено, и кончено такой чепухой, которой еще не бывало, ибо власть над этими тремя тысячами верст, над вооруженной ордой, в которую превращалась многомиллионная армия, уже переходила в руки "комиссаров" из журналистов вроде Соболя, Иорданского. Но не менее страшно было и на всем прочем пространстве России, где вдруг оборвалась громадная, веками налаженная жизнь и воцарилось какое-то недоуменное существование, беспричинная праздность и противоестественная свобода от всего, чем живо человеческое общество.
Я приехал в Петербург, вышел из вагона, пошел по вокзалу: здесь, в Петербурге, было как будто еще страшнее, чем в Москве, как будто еще больше народа, совершенно не знающего, что ему делать, и совершенно бессмысленно шатавшегося по всем вокзальным помещениям. Я вышел на крыльцо, чтобы взять извозчика: извозчик тоже не знал, что ему делать, — везти или не везти, — и не знал, какую назначить цену.
- В Европейскую, — сказал я. Он подумал и ответил наугад:
- Двадцать целковых.
Цена была по тем временам еще совершенно нелепая. Но я согласился, сел и поехал — и не узнал Петербурга.
В Москве жизни уже не было, хотя и шла со стороны новых властителей сумасшедшая по своей бестолковости и горячке имитация какого-то будто бы нового строя, нового чина и даже парада жизни. То же, но еще в превосходной степени, было и в Петербурге. Непрерывно шли совещания, заседания, митинги, один за другим издавались воззвания, декреты, неистово работал знаменитый "прямой провод" — и кто только не кричал, не командовал тогда по этому проводу!- по Невскому то и дело проносились правительственные машины с красными флажками, грохотали переполненные грузовики, не в меру бойко и четко отбивали шаг какие-то отряды с красными знаменами и музыкой... Невский был затоплен серой толпой, солдатней в шинелях внакидку, неработающими рабочими, гулящей прислугой и всякими ярыгами, торговавшими с лотков и папиросами, и красными бантами, и похабными карточками, и сластями, и всем, чего просишь. А на тротуарах был сор, шелуха подсолнухов, а на мостовой лежал навозный лед, были горбы и ухабы. И на полпути извозчик неожиданно сказал мне то, что тогда говорили уже многие мужики с бородами:
- Теперь народ, как скотина без пастуха, все перегадит и самого себя погубит. Я спросил:
- Так что же делать?
- Делать? — сказал он. — Делать теперь нечего. Теперь шабаш. Теперь правительства нету.
Я взглянул вокруг, на этот Петербург... «Правильно, шабаш». Но в глубине-то души я еще на что-то надеялся и в полное отсутствие правительства все-таки еще не совсем верил.
Не верить, однако, нельзя было».

Прим. 2.
Из выступления А. Дугина на круглом столе «Преемник Президента: вопрос преемственности власти в России глазами молодежи и ведущих экспертов, политологов». Этот круглый стол состоялся 13 сентября 2007 года в пресс-центре газеты «Известия».