От автора  |   Досье  |   Комментарии

Приложение 6.
Почему русские не улыбаются

1.
Это первое, что замечают иностранцы при первом контакте с русскими — улыбаться друг другу у них не принято. Отсюда и их известное мнение о русских, выраженное в известных словах — gloomy Russians, то есть, «мрачные русские».
Понятно, почему это особенно бросается иностранцам с Запада. Там принято как раз обратное — принято улыбаться друг другу. Западники делают это особенно старательно там, где русские смотрят друг друга особенно «мрачно» или недружелюбно — при встрече с незнакомыми людьми.
Почему так себя ведут русские?

2.
Потому что люди ведут себя так, как им велит себя вести преобладающий тип человеческих взаимоотношений в той среде, в которой они живут.

Где живут западники?
Они живут в обществе. И там, понятно, преобладает социальный тип взаимоотношений. И западники ведут себя так, как надо в нем себя вести — демонстрируют готовность к общению и взаимодействию, доброжелательность, словом, свою социальность. Возможно, им вовсе не хочется улыбаться. Но они знают, что так надо себя вести. Так они себя и ведут. Отсюда эти неестественные и дежурные улыбки, которые порой так раздражают русского человека у иностранцев.
Но не они тут главное, а социальность, которую таким образом иностранцы демонстрируют.

Где живут русские люди?
Русские люди живет в разобществе — исторически обусловленной асоциальности.
А какой тут тип взаимоотношений преобладает?
Только тот, который и может преобладать в асоциальной среде с такой историей.
Это именно преобладающий тип отношений, которые суть отношений властвования и подчинения (насилия). Иначе быть просто не может в среде, которая состоит из «населения» и «начальства».
«Начальство» хочет властвовать и ждет подчинения от «населения». Так было прежде (прим. 1), так обстоит дело и сейчас.
И точно такие отношения властвования-подчинения преобладают внутри самого «населения». Суть их выражена известной присказкой, в «населении» и родившейся: «Ты — начальник, я — дурак, я — начальник, ты — дурак».

То есть, первый вопрос, которые подсознательно выясняют незнакомые русские люди при встрече — это вопрос власти. Первое, что они должны выяснить, кто они друг другу — кто из них старше или главнее, кто из них будет властвовать, кто подчиняться. Поскольку подчиняться не хочет никто, то их взаимная настороженность и готовность к взаимной агрессии вполне понятна.
Поэтому смотрят они друг на друга «мрачно» — реакция защитно–оборонительная.

А как назвать такой тип взаимоотношений, который исчерпывается лишь двумя вариантами — либо подчинение, либо властвование?
Иначе, как ордынством — русским массовым ордынством — его не назовешь. Что логично: каков главенствующий тип взаимоотношений, таковы и отношения, которые преобладают в широких массах. Иначе просто быть не может.
И это логично: нет никакого «ордынства власти», как нет и самой «власти».
Есть лишь русский массовый человек и его, соответственно, массовое ордынство.
Или батыйство, если вспомнить известные слова Николая Чернышевского.

Отступ. 1.
Русское массовое ордынство заметил еще он, и он же описал его. Он сделал это по-своему и своими словами, но суть подметил точно — устойчивый, наследственный и «насильственный» тип человеческих взаимоотношений, переходящих в России из поколения в поколения с самых что ни на есть Батыевых времен. Потому он и назвал его «преданием» — подобно тому, как преданием называют народные сказания, переходящие по наследству.
И звучат его слова вполне актуально. С той лишь разницей, что он говорит о «произволе», а сейчас его называют иначе — «беспределом».
Но суть, понятно, — та же самая.

Чернышевский: «Основное наше понятие, упорнейшее наше предание — то, что мы во всё вносим идею произвола. Юридические формы и личные усилия для нас кажутся бессильны и даже смешны, мы ждем всего, мы хотим всё сделать силою прихоти, бесконтрольного решения; на сознательное содействие, на самопроизвольную готовность и способность других мы не надеемся…
Каждый из нас маленький Наполеон или, лучше сказать, Батый. Но если каждый из нас Батый, то что же происходит с обществом, которое всё состоит из Батыев?»

О том же, кстати, говорил и славянофил Аксаков (которому его «филия» не мешала смотреть на народные свойства трезво): «Обязать», «принудить» — кажется у нас не только правительству, но и самому обществу чуть ли не наивернейшим способом к разрешению самых головоломных задач управления».

Кто-то, возможно. вспомнить другую известную фразу Чернышевского и увидит между ними некое «противоречие»: как же, мол, его слова о том, что «все рабы» сочетаются с этим «батыйством», о котором он же и говорит («каждый из нас Батый» и т. д.)?
Никакого противоречия — всё тут сочетается самым логичным образом. Чернышевский в обоих случаях говорит об одном и том же (прим. 2).

Как же тут людям улыбаться друг другу, если они глядя друг на друга, заранее прикидывают шансы, кем они в такой схеме отношений будут — «начальником» или «подчиненным», будут они властвовать или подчиняться?
Улыбаются те, кто считает себя равными друг другу, кто готов к равноправному диалогу, к договоренностям, к сотрудничеству и взаимодействию. Это они своей улыбкой и показывают.

А русские массовые люди — люди другой культуры, где разговаривать, договариваться и взаимодействовать не принято. Нет «договорной культуры» — не традиции договариваться о правилах взаимоотношений.
«Исторически не сложился» такой тип отношений.
«Исторически сложился» другой тип отношений — ордынский.
Потому и не улыбаются. Всё логично.

Отступ. 2. И ЭТО ОБЪЯСНЯЕТ МНОГОЕ ДРУГОЕ.
Это массовое ордынство объясняет, например, почему у русских массовых людей так плохо получается взаимодействие. А не получается потому, что не получается говорить и договариваться друг с другом. А это не выходит потому, что люди не привыкли к взаимодействию равных. Они привыкли к подчинению низших высшему. А низшим быть не хочет никто, и все хотят быть высшими.
Понятно, что в таких условиях «объединяться» и взаимодействовать практически невозможно.

Ордынство же объясняет особенности поведения иных «успешных» русских людей за границей, которые очень удивляют местных жителей, к таким особенностям не привыкших (прим. 3).

Ордынство же объясняет «проблему армейской дедовщины». И логично объясняет.
У этой «дедовщины» есть две причины.
Первая и непосредственная — асоциальность, вторая и глубинная — ордынство, когда каждый каждому — жестокий Батый, требующий себе полного подчинения. И унижения подчиненного как знака этого самого полного подчинения.
И «армия» это ордынство «модельно» показывает.
«Армия» в России (отношения между «срочниками») есть модель её ордынства.

Ордынство же объясняет такое явление, как пресловутый «административный восторг», в который обычно впадают многие русские массовые люди, стоит им только получить даже самую маленькую должность, дающую хоть самую малую власть над себе подобными (прим. 4).

Ордынство же объясняет и многое из того, что, на первый взгляд, не имеет никакого отношения к «политике» и «власти», и что особенно бросаются в глаза иностранцам как характерная черта русской жизни.
Например, особенности русской школы и взаимоотношений в ней (прим. 5).
Например, привычку русских массовых людей учить друг друга — привычку, которую русские люди и сами себе толком объяснить не могут (прим. 6).
Например, обычай русских массовых людей относиться к иностранцам куда лучше, чем к своим соотечественникам (прим. 7).
И т. д. и т. п.

*

ПРИМЕЧАНИЯ
Прим. 1.
Российский император Николай Первый, по преданию, спросил однажды своего сына-наследника престола: «Чем держится Россия?». И сам же на свой вопрос ответил: «Самодержавием? Да. Законами? Нет. А вот чем, вот чем, вот чем!». И потряс кулаком перед носом наследника.

Прим. 2.

Прим. 3.
Из парижских впечатлений искусствоведа, сотрудника Русского музея Михаила Германа и его же к ним комментарии («Новая газета», № 56. 2005 г.): «Нам с женой Наташей как-то в ресторанчике пожаловался официант: «Когда приходят русские, они так странно себя ведут! Они ведут себя так, точно мы лакеи. Но мы же не лакеи…».
И Геран резюмирует: «Здесь у всех давно вошло в кровь: богатым быть хорошо. Но показывать это неприлично. А у нас… либо ты холуй, либо барин».
А что это такое? Ордынство.
Потому что весь мир человеческих взаимоотношений сводится к простой, двоичной схеме: либо ты богатый (батый), я — никто (раб), либо я — богатый (батый), ты — никто (раб).
Либо-либо.

И унижение того, кто «услужает», тут тоже имеет свою логику. Унижение тут важную роль играет — но нужно властителю для того, чтобы он полнее свою власть прочувствовал. Себя собственно властителем ощутил. И этот парижско-ресторанный случай — тут только случай, малая деталь. Как известно, «случаев» такого властвования, немыслимого без унижения подвластных, в собственно русской жизни куда больше.
Тут эти «случаи» не случаи, но правила — обычное дело. Как, скажем, обычным делом в России могут быть задержки произвольные задержки зарплаты («что чувствовали — чтобы просили») в совсем не бедных фирмах, и многое другое.
Что причиной тому, когда ясные, вроде бы, договоренности между «подчиненными начальником нарушаются именно начальников?
Договариваются обычно равные, а как высшему показать низшему, что тот ему не ровня?
Только так, только заменяя эти договоренности своим произволом.

Прим. 4.
Вот как описывает этот самый административный восторг» Достоевский, который и ввел в русский язык это выражение.
Диалог из романа Достоевского «Бесы» (ч. 1, гл. 2, IV):
«Вам... без всякого сомнения, известно... что такое значит русский администратор, говоря вообще, и что значит русский администратор внове, то есть нововыпеченный, новопоставленный... Но вряд ли могли вы узнать практически, что такое значит административный востoрг и какая именно это штука?
- Административный восторг? Не знаю, что такое.
- То есть... Vous savez, chez nous... En un mot, поставьте какую-нибудь самую последнюю ничтожность у продажи каких-нибудь дрянных билетов на железную дорогу, и эта ничтожность тотчас же сочтет себя вправе смотреть на вас Юпитером, когда вы пойдете взять билет, pour vous montrer son pouvoir. «дай-ка, дескать, я покажу над тобою мою власть...». И это у них до административного восторга доходит».
Конец цитаты.

Так почему «восторг-то», собственно?
А потому, что человек получил, наконец, возможность быть не всем и не вся подневольным, но и немножечко «батыем». Получив маленькую должность, он получил свою маленькую власть над своими соотечественниками, которые стали таким образом его неформальными подданными. И тем самым этот маленький «батый» стал себя лучше чувствовать — он хоть на йоту, но оторвался от общей массы «населения». Он реализуется в ином качестве — он стал немножко «батыем».
И потому он в «восторге».

Прим. 5.
Со стороны — многое виднее. Впечатления некоего финна от русской школы приведены в статье Виктора Светлова из Петрозаводска, опубликованной под названием «Мой друг Илка в русской школе» в «Общей газете» (№ 44. 1999 г.).
Вот отрывок оттуда: «Илка (это мужское имя) — мой друг или, во всяком случае, мой хороший знакомый. Он преподаватель социологии и психологии, а также социальный педагог; работает в обычной школе обычного финского города Котка. В Петрозаводске и вообще в России впервые.
Илке уже 45 лет, и его голову украшает солидная лысина, но любопытства, пытливости ему не занимать. Глаза Илки горят сквозь толстые стекла очков неутомимой жаждой познания. Он хочет видеть в России все и все понять. Но пока понимает мало.

[…].
Илка попросил пригласить его на педсовет в какую-нибудь школу. Я пригласил. И вот такая картина: сидит гордая, надутая директриса и много-много учителей. Директриса вызывает учителя, тот встает, робко произносит несколько слов, садится, директор его хвалит (если «двоек» не поставил) или ругает (если поставил) и вызывает следующего. Стиль, тон общения с учителями наставительно-высокомерный. За спиной у Илки сидит девушка, переводит. А Илка удивляется.

«Почему, — спрашивает потом Илка, — директор ничего не обсуждает с педагогами, не задает почти никаких вопросов, не советуется?» И мне приходится объяснять, что наш директор всегда все знает лучше своих подчиненных просто потому, что он директор. Если он начнет советоваться с подчиненными, он перестанет уважать себя.

«Но если он не знает, как решить проблему?» — продолжает недоумевать Илка. «Тогда он спросит у своего начальника, — терпеливо объясняю я, — и тот ему скажет, что делать». «Но разве у педагогов нет своего мнения? Почему они его не высказывают?» А в самом деле, почему? Поди ему объясни!

[…].
В школе, где я работаю, долгое время висело огромное объявление: «Такого-то числа в 12.00 собрание по забастовке. Профком». Илка увидел и пришел.

Собрание открыл директор. Директор сказал, что он вообще не член профсоюза и поэтому хотел бы начать с представления гостей, которых он специально пригласил: это работник министерства такая-то и работник мэрии такая-то. Обе чиновные дамы произнесли солидно большие речи на актуальные темы: о зарплате, о том, что делается для улучшения ситуации и т.п. Ясно было, что делается многое, очень многое. Потом директор попросил задавать вопросы. Одна учительница спросила, как ей жить: у нее муж тоже педагог, и есть ребенок, зарплату им не платят — дома нечего есть. Обе чиновницы страшно обиделись и сказали, что они не могут за каждого решать, как ему жить. Какая-то молодая учительница сказала, что у её мамы, учительницы-пенсионерки, — рак, он излечим, но нужны дорогие лекарства, а денег, даже когда зарплату платят регулярно, хватает только на самые необходимые продукты. Директор попросил не отклоняться от темы. Тут прозвенел звонок. За все время собрания председатель профкома не произнесла ни слова. О забастовке никто и не заикнулся.

«Почему собрание вел директор?» — спросил Илка. «Потому что он самый главный». «Но ведь это профсоюзное собрание, оно было о забастовке, значит — против директора, почему же его вел не профсоюзный лидер, а тот, против кого собрание? Зачем такие профсоюзные лидеры?» — изумляется Илка. Бывают же такие дотошные люди! «Ну, как же без профсоюза, — уже начинаю злиться я, — ведь у нас же все, «как у людей»: и права работника защищены, и профсоюзы есть».

«Права работника? — удивляется Илка. — Но разве в России работник не имеет права получать зарплату?» «Конечно, имеет! Просто денег нет». — «Но я вчера был в Министерстве, и мне сказали, что они скоро поедут в Норвегию, потом, кажется, во Францию, а потом еще куда-то». — «Правильно, на это деньги есть». — «Но выдать зарплату учителям важнее». Я уже устал отвечать. «Важнее — кому?!»

Но почему учителя не потребуют, чтобы директор и другие управленцы отчитались перед ними, показали документы, сколько есть денег, на что они расходуются, какие есть ресурсы, что делается для решения той или иной проблемы?

Объясняю, что в соответствии с нашими национальными традициями человек несет тем большую ответственность, чем ниже его должность. Скажем, учитель отвечает за обучение, воспитание, связь с семьей, состояние учебного кабинета, заполнение журнала и пр., и пр. Директор тоже за что-то отвечает перед своим начальством, но перед теми, кто ниже его по должности, он не отвечает. А тот, кто на самом верху, безответственен, как новорожденный: он не отвечает ни за что, потому что ему не перед кем отвечать.

«Но ведь такой человек развалит все дело!» — говорит Илка.
Он очень огорчен и, кажется, растерян: «Вы странные люди, и мне очень трудно вас понять».
Вскоре мой коллега и друг финский учитель Илка отбыл на родину, в город Котка. Там он будет работать в школе, читать «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына на английском языке (подарок наших чиновников) и размышлять об этой непонятной и загадочной стране России.

А через полгода я получил от Илки большое письмо. Приведу здесь лишь некоторые выдержки из него, но сначала напомню, что Илка — профессиональный психолог и социолог. Итак, он пишет:
«Дорогой Виктор! Я прочел все те монографии и исторические произведения, которые ты мне рекомендовал (зная его, уверен, что прочел он гораздо больше). Я много размышлял и пришел к выводу, что главные проблемы вашей страны ~ не экономические и политические, а психологические. И т.к. этих главных своих проблем вы не видите и не решаете, то не можете решить и всех остальных.

У вас преобладает определенный тип удобного человека. Ему надлежит быть неприхотливым в быту, терпеливым к трудностям, послушным, доверчивым. Он не должен высоко ценить себя и свою жизнь. Он должен быть смел, когда его посылают на смерть, но робок со своими начальниками. Людей другого типа, самостоятельных, независимых, ваше общество все время вытесняло: в Сибирь, в организации раскольников, в ссылки, за границу, часто их просто убивали. В результате путем многовековой психологической обработки у вас выведен новый тип людей, чтобы плохим неквалифицированным руководителям легче было ими управлять».
Конец цитаты.

Эти финские наблюдения точны — всё узнаваемо и для тех, кто ни разу не был на всяких педсоветах. Узнаваемо потому, что такие отношения между «начальником» и подчиненным в Рос существуют повсеместно. Это есть именно модель.

А способы решения проблемы, которые тот же финн в том же письме предлагает, конечно, негодны. Он многое видит, но многого же и не понимает — человек «не местный». «Пока понимает мало». Именно.
Он, в частности, пишет там о том, что надо «разработать особую социологическую государственную программу, которая ставила бы своей целью психологическую, юридическую и иную помощь людям, не умеющим вести себя в условиях свободы». Он говорит, что надо «учить их жить в условиях свободы», и т. д. и т. п. А то «пока же вашей свободой пользуются негодяи».
Конечно, «надо». Только некому делать то, что «надо» — нет субъекта социального действия (субъекта социализации) в России. В это-то и проблема. Не Олигархия же будет учить массового человека свободе?

Но наблюдения, конечно, очень показательны. Ведь что такое школа?
Школа есть прежде всего учитель жизни — учитель русской жизни. И дети здесь учат не только арифметику — в первую голову они, незаметно для себя, осваивают преобладающий тип человеческих взаимоотношений отношений в том «обществе», в котором им предстоит жить. А это — ордынская модель отношений — «начальник всегда прав», подчиненный всегда унижен («должен быть трепетен»). Здесь само это унижение имеет важное значение — это знак лояльности подчиненного по отношению к «начальнику».

И этой модели отношений детей учат сами учителя — как им и положено. И учат очень эффективно, ибо известно, что самое эффективное обучение — это обучение на личном примере.
И логика ту та же самая, что в случае с «армией»: какое «общество», такая армия», какое «общество», такая и школа. И наоборот, соответственно. Налицо резонанс.
Потому что матрица отношений везде одна и та же.