От автора  |   Досье  |   Комментарии

https://v-tea.ru abloy выпустила электромоторный замок.

Глава 1.
Русская специфика «интеллектуальной пошлости» масс или второе пришествие марксизма на Руси

1.
В самом деле, казалось бы, всё очевидно, всё ясно — и с «государством», и с «обществом», и с «народом» (кстати, никто так не ругает «народ», как сам «народ»), да и с «выборами», скажем, как и со многими другими вещами, которые в России признаются сущими при их или полном отсутствии, или прямой фарсовости-пародийности.
Казалось бы.
А вот — очевидное и не видят.

И русская мысль, как слепая лошадь в шахте былых времен или овца на приколе, ходит по кругу, перебирая всё те же слова и рецепты, и всё недоумевает, почему из этого перебора ничего не выходит. «Кажинный раз на эфтом месте…» и т. д. и т. п.
Ну, не видят люди.
Почему?

Отступ. 1. И, КСТАТИ, О СОЦИАЛЬНОЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ

Или такой, например, вопрос, который сам собой навертывается на язык: как сейчас обстоит дело с «социальной справедливостью»?
В самом деле, что вчера так дразнило наших сограждан, как истинный символ этой самой социальной несправедливости?
Какие-то «пайки» Партийного чиновничества (то есть, просто еда на неделю или месяц).
Какие–то казенные «дачи».
Какие-то «привилегии», касательно которых теперь никто не вспомнит, в чем они, собственно, состояли.

И что всё это такое по сравнению с теми кусками советской (Партийной) экономики, которые отдельные физические лица получили от «государства» сегодня?
И получили, заметим, «по знакомству»?

Полное ничто.
Просто полное отсутствие предмета для разговора.

Так как быть сегодня с этой самой «социальной справедливостью»?
Ясно, что она стала куда больше, чем вчера, и не в разы, но на порядки. Теперь она просто «прыгает в очи» (Гоголь). Теперь, казалось бы, вчерашние борцы за «социальную справедливость» должны возбудиться еще более.
Казалось бы.

Но теперь они о ней — даже и не вспоминают. И ведут себя так, как если бы её не было вовсе. И даже само это выражение теперь не звучит вовсе.
Та же самая история: не видят в упор. Впору Гаврилу Державина вспомнить: «Не внемлют! Видят — и не знают!» И т. д.

Вопрос: почему так?
«Вопрос, конечно, интересный».
Но пока — о первом вопросе, о первом опыте этого не-видения — не-видения отсутствия собственно общества и собственно государства в России.

2.
Как можно было бы ответить на первый вопрос?
Самая первая из приходящих на ум и самая очевидная версия ответа звучит так: потому что видеть — некому.
Именно.

Это могла бы сделать русская элита. То есть, это могли бы сделать люди, свободные от «идеологическлй пошлости», склонные к свободному, самостоятельному и предметному размышлению о предметах, им видимых и ими, соответственно, обсуждаемых.

Это могли бы сделать люди интеллектуально свободные и, соответственно, никак не боящиеся тех «идеологических кнутиков», «идеологических пошло-глупостей», которых сегодня не меньше, чем было вчера, на заре русского Партийного времени, в те самые пресловутые «70 лет советской власти».

Это могли бы сделать люди, способные трезво судить о русских интересах, трезво видеть цели и трезво же, без оглядки, опять же, на «пошлости» и «глупости», подбирать адекватные средства их достижения.

Могли бы.
Но в том-то и дело, что элиты («примерного меньшинства») в России нет.
Есть её противоположность, так — и пошло, и ложно — называемая.
Есть только русские массовые люди (вверху и внизу), которые очевидное увидеть не в состоянии.
Именно потому, что они массовые.
Именно потому, что и зрение у них на то не настроено, и нет того мыслительного аппарата, который мог бы не то что осмыслить, но хотя бы заметить и зарегистрировать увиденное.
Потому и не видят.

И тут всё объективно. Каждый поступает так, как только может поступать: кошка- по-кошкиному, птичка — по-птичкиному, а массовый человек — массовидно.
Он — не видит.

Это (если уж и далее черпать примеры из мира фауны) как бывает у иных животных, которые многие вещи увидеть просто физически не в состоянии. Если, скажем, объект зрения не движется (стоит неподвижно), если он не того цвета, на который настроен глаз у этого зверя, или, если он, скажем, хрюкает, а не чирикает в привычной уху этого зрителя (слушателя) тональности.
Потому и не видит эта зверуха того, что стоит у неё прямо под носом.

Иными словами, русские массы не видят очевидного потому, что такова их структура сознания. И таковое «зрение» есть функция этого сознания.
Потому и не работает соответствующая система распознавания вещей и явлений.

3.
Соответственно, вопрос: а какова эта самая структура этого самого сознания?

Во-первых, она такова, какой её описал Ортега-и-Гассет, какая свойственна всякому (и испанскому, и русскому) массовому человеку вообще.
Прежде всего, она — герметична.
То есть, она подобна глухому сундуку, в котором человек сам себя же герметично запер, и в которую ни одна новая, непривычная мысль или точка зрения (именно, зрения) проникнуть не может.

Отступ. 2.
А вот, кстати, — о «сундуке».
Если и искать образ для герметизма сознания, свойственного массовому человеку, то лучше того, что нашел сам Ортега-и-Гассет, найти трудно.
Так, он в своем «Восстании масс» пишет о «глупости» массового человека и о том, в чем именно она проявляется.
А она появляется в том, что этот испанец называет «закупоркой души» массового человека, его «герметизмом сознания». И этот «герметизм» он описывает так: «Человек обзавелся кругом понятий. Он полагает их достаточными и считает себя духовно завершенным. И, ни в чем извне нужды не чувствуя, окончательно замыкается в этом кругу. Таков механизм закупорки».

В этом, собственно, и состоит «глупость» массового человека, который закупорился в круге однажды усвоенных им понятий накрепко, как в раковине, и слышать не хочет ничего нового, тем более, компрометирующего эти самые его понятия.
Отсюда и известный образ этого «глупца», который нашел Ортега-и-Гассет: «Подобно тем моллюскам, которых не удается извлечь из раковины, глупого невозможно выманить из его глупости, вытолкнуть наружу, заставить на миг оглядеться по ту сторону своих катаракт и сличить свою привычную подслеповатость с остротой зрения других. Он глуп пожизненно и прочно».

Массовый человек не любит узнавать, как узнают новое.
Массовый человек любит узнавать, как узнают знакомое после долгих лет разлуки (А, ну да, ну да — об этом я так и думал; ну да, это я уже где-то слышал…» и т. д.).

Именно это узнавание хорошо знакомого и привычного дарит ему то, что он ищет — чувство уверенности в себе и своем мире: слаба богу, есть хоть в чем-то «стабильность», есть твердая почва под ногами, есть привычный круг идей, этот мир просто и привычно же объясняющий. А выйти из этого круга («сундука», «раковины») массовый человек не хочет.

И понятно, почему: мозг человека вообще ленив по природе, массового, тем более, и вообще — «всякое тело стремится к покою» (наука, однако), все хотят привычной ясности и ясности в привычном, и т. д. и т. п. Никто не хочет потрясений (хотя б и чисто идейный), все хотят думать и поступать привычно, дабы не потерять того мира (внутреннего и внешнего), который есть, и слаба богу.

И тем больше этого хочет русский массовый человек, который и без того живет в крайне хрупком мире, держащемся «на дыхании одного-единственного человека» (Цициерон), коль скоро всё зависит от одного-единственного человека — «высшего чиновника» России. И эту хрупкость, выраженную в условной русской государственности и социальности (а условие — всё тот же «высший чиновник») наш массовый человек подсознательно чувствует преотлично.

И потому русский массовый человек точно так же, подсознательно, отвергает не только новые «идеи», но и само предложение увидеть реальность таковой, какова она есть.
Потому что, как подозревает этот человек, таковое предложение привычный ему мир разрушит (какой-никакой, но мир во всех смыслах слова), а нового не создаст.

Почему же «не создаст»?
Потому что он судит так, как может судить, — по себе.
Потому что этот массовый человек равен самому себе: он просто не видит тех средств, которые могли бы привести если не к новому положение вещей, то, хотя бы, к улучшению их наличного положения. Несмотря на то, что эти средства могут быть ему и представлены, и всяко-разно растолкованы.
Но — не видит и не увидит.

Почему?
А потому, почему он всего прочего (см. выше) не видит.
Потому что у него нет соответствующего языка, аппарата видения, аппарата мышления и т. д. «Не формат».
Словом, причина та же — герметизм.
Круг, словом, замыкается.

Как тут можно вообще что-то увидеть?
Никак.

4.
Что еще свойственно русскому массовому сознанию?
Скажем просто и оттого грубо в этой простоте: много чего. Столько вяского-разного, что оно достойно отдельной книжки и отдельного академического исследования, которого не было в России прежде и нет его и сейчас («почему-то»).
Но мы ж в данном случае не книжку пишем на эту тему.
Потому ограничимся — для краткости, ясности и минимально-достаточной «эксплицитности» — «одной простой вещью», уже одной которой для понимания причин не-видения вполне достаточно.

Это, конечно, есть та самая «интеллектуальная пошлость», о которой писал Ортега-и-Гассет, которая свойственна русскому массовому человеку (он же массовый), которая свойственна ему целокупно и интегрально, со всеми своими частностями и особенностями.
Конечно.
И, конечно же, заметим, что отдельные эти частности-особенности в силу русской специфики (история и проч.) у русского массового человека развиты особо хорошо или свойственны ему в особой степени (по сравнению с иными массами).

Отступ. 3.
Тут понятно, о чем речь.
Ведь современный русский массовый человек есть в то же самое время всё тот же советский человек. Будь он дедом (тут всё совсем очевидно) или внуком своего советского деда. То есть. он родился не здесь и сейчас. Он родился «тогда», будучи именно продуктом советского времени (первого этапа русского Партийного времени).
Он есть результат своего прошлого, как всякое настоящее есть всегда результат своего прошлого.

А каким было это самое советское прошлое?
Оно, как известно, было предельно (точнее, как мы увидели это в конце 80-х, буквально самоубийственно) идеологизированным. И эта идеология в массах существовала, соответственно, в той форме, в какой она только и могла существовать — в форме «идеологической пошлости», которая есть одна из «дочек» пошлости «интеллектуальной».
И понятно, что последняя пошлость в современной России просто не могла не приобрести свои характерные, «национальные особенности».

Словом, это то, что можно назвать «национальными особенностями» русской массовой «интеллектуальной пошлости».
Вот некоторые из них тут и можно назвать — из тех, что особенно бросаются в глаза, что как раз видны и видны особенно хорошо.

Итак, каковы эта самые национальные особенности русско-массовой «интеллектуальной пошлости»?

1). Во-первых, это словоцентричность.
Что это такое?
Это тот случай, когда человек мыслит не реалиями, но словами, эти самые реалии обозначающие.

В чем особенность такого рода мышления?
В том, скажем, что такой реалии может и не быть вовсе или она может существовать в виде объективной пародии на самоё себя, но поскольку есть слово, её обозначающее, то массы уверены, что и эта реалия есть, на месте, никуда не делать.

Так, есть в России слово «общество», и массы уверены, что собственно общество в России есть тоже.
Так, есть в России слово «государство», и массы уверены, что уж что-то, а государство у них есть точно.
Так, есть в России слово «партия», и массы уверены, что в России есть и партии, и даже есть то, чего нет и в помине — «правящая партия».
Ну да, ведь слова-то такие есть?
И т. д. и т. п.

И таковой уверенности в наличии отсутствующего массам прибавляет и то обстоятельство, что они мыслят не как ученые-политологи — предметно, сообразно со строгими терминами, но бытовo, полагая синонимами те слова, которые таковыми не являются.

Почему, например, все свято уверены, что общество в России есть?
Потому что для масс и «общество», и «население», и «народ» — это всё слова-синонимы, которым они и пользуются попеременно, дабы избежать тавтологии. А чтобы убедиться в таком, нерассуждающе-безразличном и массовом (во всех смыслах) пользовании, довольно глянуть, скажем, на те же «президентские послания» Путина.
Там, когда он говорит об одном и том же (некой проблеме), он использует разные слова: в одной фразе звучит «население», в другой — «общество».
Почему?

А потому как раз, что он использует их — безразлично, не отличая друг от друга.
Потому что это для него — одно и то же.
Это для него слова взаимозаменяемые, слова-синонимы. И он ими и пользуется, дабы избавиться от тавтологии и не долдонить уныло одно и тоже — «общество», «общество», «общество»… Или же — «население, «население», «население»… И т. д.
А что это такое — «общество» и «население»?
Очевидно разные вещи. И недаром, когда хотят уличить некое «общество» в том, что оно «неправильное», не очень-то и общественное («атомизированное», иначе) «общество», то ему говорят: «Да какое вы общество? Вы — население, а не общество».
И т. д.

И ровно та же самая история с «народом», который в России массово понимается как синоним слова «общество». Еще бы, ведь — народ — это… народ. Это звучит гордо. За ним стоят уже века народническо-советской пропаганды. Это не какое-нибудь об «население». Это же ж — «народ», который «видит», который «понимает» (на худой конец, «должен же, наконец, увидеть» или «понять»), который «не ошибается».
И т. д. и т. п.
Примеры этого «народопоклонства» и его славословия известны всем хорошо.

Но, тем не менее, несмотря на весь этот песенно-минингово-демагогический «народнический» пафос, «народ» и «общество» — это сущностно разные вещи.
Эти слова — и разные, и вовсе не синонимы (означают разные вещи), и из разных пластов языка.
Одно слово («общество») — это политологический термин, другое («народ») — термин этнографический.
Одно слово («общество») — это понятие политическое, другое («народ») — этнографическое, а также поэтическое, лирическое митинговое и т. д.

Но для массового человека — это всё одно и то же.
И потому для него общество в России, конечно же, есть. Ну да, народ-то есть? Есть. Никуда пока, слава богу, не девался. А «население», тем более. Вот оно, кругом одно «население» ходит, голос подает — то на одно, то на другое жалуется.
Значит?

Значит, и общество есть. Как не быть? Конечно, есть.
Ибо на то она и «интеллектуальная пошлость»: в ней разные слова опошляются, упрощаются, «обтираются» от долгого и массового употребления и, как те разноцветные рукава у гоголевского героя, в итоге оказываются «одного цвета».
В этом формате разные слова значат одно и то же.

Отступ. 4.
Некоторые начинающие водители, давая знать, что они начинающие, наклеивают на стекло стикер — «путаю педали». Причем, педали, как все понимают, противоположного назначения — газ с тормозом (они же рядышком), и наоборот. И эти водители предупреждают таким образом прочих участников движения о возможных последствиях этого «перепута».

Так и тут: люди «путают педали» в своем сознании. И педали очень разные — «народ» с «обществом», «общество» с «населением». И вроде совсем рядышком эти «педали», да — разные.
Потому последствия такого «перепута» тоже понятны, даны в ощущениях: люди просто «не въезжают», то есть, реальности не понимают — не видят её.
И именно потому, что они не видят разницы между «педалями».

Что это такое — такое «понимание» вещей, и вещей важных, основополагающих?
Это та самая русская словоцентричность, которая, кстати, была замечена давно и многими.

Скажем, русским публицистом Николаем Бердяевым, который описал её не раз и не два.
Скажем, «собачьим профессором» академиком Иваном Павловым, который однажды в силу исторических обстоятельств (дело было в 1918 году в Петрограде) отложил в сторону условные рефлексы животных, обратился к русскому человеку и обнаружил, что у того тоже есть свои условные рефлексы, а именно — реакция на слово. Или на слово как на «словесную команду», которая играет роль той самой лампочки, при свете которой у собак академика выделялась слюна. Ибо лампочка для них была не лампочкой, но знаком другой реалии — пищи, которую павловские ассистенты должны были им дать.

Конечно, там — лампочка, а тут — слово: всё-таки мы имеем дело с человеком.
Конечно, там бессознательные реакции, тут — высшая нервная деятельность.
Но, что характерно, условные рефлексы есть везде — и тут, и там. И только форма соответствующих сигналов в разных случаях разная, а суть — одна.

Отступ. 5.
1.
Николай Бердяев в своей статье «Слова и реальности в общественной жизни» (1915 г.) писал: «Огромная масса людей живет не реальностями и не существенностями, а внешними покровами вещей, видит лишь одежду и по одежде всякого встречает».

А также: «Мы заколдованы словами и в значительной степени живем в их царстве. Слова действуют, как самостоятельные силы, независимые от содержания. Мы привыкли произносить слова и слушать слова, не отдавая себе отчета в их реальном содержании и их реальном весе. Мы принимаем слова на веру и оказываем им безграничный кредит».

И главное, что Бердяев тут отмечает, что в этом отношении именно русский интеллигент есть наиболее полное воплощение русского массового человека, ибо именно «широкие слои русского интеллигентного общества особенно как-то живут фикциями слов и иллюзиями покровов. Власть инерции поистине ужасна».

А также: «Если велика власть инерции и привычных, заученных категорий в обывательских кругах, то это понятно и простительно. Но интеллигенция претендует быть носителей мысли и сознания и ей трудно простить эту леность и вялость мысли, это рабство у привычного, навязанного, внешнего».

2.
И эта «заколдованность словами» русского массового человека не есть лишь субъективный взгляд публициста. Это есть буквально медицинский факт или факт, как минимум, физиологический, если можно говорить о «физиологии разума».

Так, когда случилась в России революция, то физиолог и создатель учения о высшей нервной деятельности, академик и Нобелевский лауреат (1904 года) Иван Павлов не мог не задуматься о высшей нервной деятельности собственно человека — и собственно русского интеллигента (то есть, массового русского человека, получившего высшее образование).
Он захотел разобраться, почему в России произошло то, что произошло. И он, естественно, задумался о «русском уме» — уме русского интеллигентного человека.

Потому что, по Павлову, «то, что произошло сейчас в России, есть безусловно дело интеллигентного ума», а все прочие лишь «восприняли то движение, по которому их направляла интеллигенция».
Потому что говорить об уме «простого народа» нет никакого смысла, ибо он так необразован, что его невежество подобно глупости («холеру пускают сами доктора» и т. п.).

Итак, весной 1918 года он выступил с двумя публичными лекциями под названием «Об уме вообще и русском в частности».
В первой лекции, посвященной «уму вообще», и прежде всего уму естественнонаучному, Павлов говорил о критериях этого ума. Он описал восемь «основных свойств и приёмов, какими обладает надлежащий, действующий ум».
Во второй лекции он приложил «эту характеристику, как критерий, как мерку к русскому уму».
Каков был результат?

Павлов говорит, что один из критериев собственно ума («правильного» ума) — это, по Павлову, «стремление мысли прийти в непосредственное общение с действительностью, минуя все перегородки и сигналы, которые стоят между действительностью и познающим умом».
Что тут есть главный сигнал и перегородка одновременно?

Это именно слово, которыми люди описывают реальность, которое, отмечает Павлов, «может быть подходящим и неподходящим, точным и неточным».
Соответственно. Перед всяким трезвым умом стоит задача проникнуть за «перегородки» слов, увидеть реальность непосредственно — такой, какова она есть.

И Павлов в своей лекции задается такой задачей: «Посмотрим, как держится в этом отношении русский интеллигентный ум».
И он говорит о том, как «в этом отношении» ведут себя русские студенты — люди, которых они наблюдал годами лично: «Я начну со случая мне хорошо известного. Я читаю физиологию, науку практическую. Теперь стало общим требованием, чтобы такие экспериментальные науки и читались демонстративно, предъявлялись в виде опытов, фактов. Так поступают остальные, так веду дело и я. Все мои лекции состоят из демонстраций. И что же вы думаете! Я не видел никакого особенного пристрастия у студентов к той деятельности, которую я им показываю. Сколько я обращался к своим слушателям, столько я говорил им, что я не читаю вам физиологию, я вам показываю. Если бы я читал, вы бы могли меня не слушать, вы бы могли прочесть это по книге, почему я лучше других! Но я вам показываю факты, которых в книге вы не увидите, а потому чтобы время не пропало даром, возьмите маленький труд. Выберите 5 минут времени и заметьте для памяти после лекции, что вы видели. И я оставался гласом, вопиющим в пустыне. Едва ли хотя один когда-либо последовал моему совету. Я в этом тысячу раз убеждался из разговоров, на экзаменах и т. д. Вы видите, до чего русский ум не привязан к фактам. Он больше любит слова, и ими оперирует».

И Павлов резюмирует сказанное, делает вывод: «Таким образом, господа, вы видите, что русская мысль совершенно не применяет критики метода, т.е. нисколько не проверяет смысла слов, не идет за кулисы слова, не любит смотреть на подлинную действительность. Мы занимаемся коллекционированием слов, а не изучением жизни».

И он же обобщает: «Я вам приводил примеры относительно студентов и докторов. Но почему эти примеры относить только к студентам, докторам? Ведь это общая, характерная черта русского ума. Если ум пишет разные алгебраические формулы и не умеет их приложить к жизни, не понимает их значения, то почему вы думаете, что он говорит слова и понимает их? Возьмите вы русскую публику, присутствующую при прениях. Это обычная вещь, что одинаково страстно хлопают и говорящему "за" и говорящему "против". Разве это говорит о понимании? Ведь истина одна, ведь действительность не может быть в одно и тоже время и белой и черной. Я припоминаю одно врачебное собрание, на котором председательствовал покойный Боткин Сергей Петрович. Выступали два докладчика, возражая друг другу. Оба хорошо говорили, оба были хлесткие, и публика аплодировала и тому и другому. И я помню, что председатель тогда сказал: "Я вижу, что публика еще не дозрела до решения этого вопроса, и потому я его снимаю с очереди". Ведь ясно, что действительность одна. Что же вы одобряете и в той и в другом случае? Красивую словесную гимнастику, фейерверк слов?»

И что тут примечательно?
Говорил Павлов всё это век назад, а звучит сказанное как сегодняшний комментарий к различным ток-шоу на современном российском ТВ. Ведь и тут замечено давно и многими: выступает один человек, бодро-хлестко — ему аплодирует аудитория. Выступает его оппонент, так же, бодро-хлестко, излагая противоположную точку зрения, и ему аплодирует та же самая аудитория и ровно с той же самой интенсивностью.
Люди одобряют именно «фейерверк слов».

И есть, заметим, другие «филологические» причины, по которым русский массы не видят очевидного. Это, конечно, по сути, всё та же словоцентричость, но на сей раз не гипноз слова, но его многозначности.
А она в России встречается сплошь и рядом.

Пример тому — слово «государство». Это, как известно, и аппарат управления, и страна в целом (как территория), и, «вообще Россия» (как люди, как территория, как «идея»). И никто ведь не сомневается, что, скажем, такая территория есть — «государство Россия». Есть оно? Есть, коечно. Вон то — Китай, а то — Россия. Есть разница. Есть разные государства.

А далее всё просто. Коли есть «одно «государство» (территория), коли есть «второе государство» (аппарат), как не быть «третьему» — «государству вообще», государству как политически организованному обществу»?
И массовый человек полагает, что оно, конечно, есть.
Точнее, что он просто (опять же) не видит, в чем тут надо, собственно, сомневаться.

А не видит он потому, что массы (тут всё строго по Ортеге-и-Гассету) собственно сути государства не понимают, и для них управленческий аппарат (сумма разных учреждений во главе с «начальником страны») и есть собственно государство.
А другого государства они не знают, потому и другую его «идею», то есть идею собственно государства, ни увидеть, ни понять её просто не могут.

Так как им сомневаться в наличии того, о чем они даже не подозревают?
Тем более, что этого непознанного объекта в их словоцентричном сознании даже и адекватного слова нет (государство ведь в России именуется по старинке «государством», то есть, «царством»)?
Никак.
Вот они и не сомневаются.

И опять же, не сомневаются они потому, что этому не-сомнению очень способствует всё та же словоцентричность, которая, конечно, действует и в случае этого словесного анахронизма, преотличным образом отвечающего архаичной же русской «политической культуре» — культуре власти.
Ну да, тут всё ведь просто для русских масс, всё логично.
И, что им особенно приятно, названо простыми, ясными, «самоочевидными» именами.

Вот — «государь» (как «высший чиновник», как «президент РФ», как просто «Путин»).
А вот — его верные слуги, «государевы люди» (министры, чиновники, командиры-воеводы и пр.), которые в совокупности своей так и называются — «государство». Как, скажем, крестьяне называются «крестьянством», дворяне — «дворянством», бояре — «боярством» и т. д.
А вот — владение этого «государя», территория, которой он управляет при помощи своего «государства» (чиновники и пр.). И эта территория есть тоже «государство» — «государство» как территория, что привычно, понятно, известно еще из сказок и истории Средних веков.

Словом, как тут не быть «государству вообще» — при такой-то стройности и ясности слов, понятий и представлений?
Никак ему нельзя не быть.
Вот оно и есть, по массовому представлению, есть «Государство Российские», как русские начальствующие массы и любят «это» называть — державно, с ретропризвуком, с соответствующей ритмикой слога и придыханием.
Как тут не быть государству, когда оно, так образом, трижды окликнутое, оборачивается к русскому массовому человеку сразу всеми своим тремя лицами, которые тут сливается в одно-единое?
Никак нельзя не быть. Никак.

Конечно, сообразно со своим статусом и настроением, этот русский массовый человек может видеть это лицо по-разному — кто-то узрит в нем трехголового Змея Горыныча, кто-то — триединую Троицу, но в любом случае никаких сомнений у него не будет.
Государство, конечно, есть. Как не быть. Есть, конечно.

Так что, есть и в этом не-видении отсутствия, и в этом не-сомнении в наличии своя простая и ясная логика.

Отступ. 6. КОНЕЧНО, ОГОВОРИМСЯ

Конечно, словоцентричность — не единственная причина, по которой русские массы не видят отсутствия в России общества и государства.
Есть и другие.

А среди них и такая, которую можно описать так: они просто не знают, что тут нужно видеть, что искать, и почему этот объект зрения-поиска важен.
Это причина культурная — такова, иначе говоря, их «политическая культура», то есть, культура власти. А в рамках этой культура наличие ил отсутствие общества не играет ровным счетом никакой роли. Тут главное другое — власть и её качество.
Хорошая она («добрая», «крепкая» и пр.) — хорошо.
Плохая она («недобрая», «слабая» и пр.) — плохо.

И такая культура требует вовсе не общества. Оно для неё просто не существует. Она требует того, что есть — «населения» («подданных») и, конечно, «власти». И, желательно, «власти правильной». А будет крепокй «власть» (скажем. будет крепкой «вертикаль»), так будет для масс крепким и «государство» — они (и им) скажут, что «Россия возрождается». «поднимается с колен», и массы, конечно, всей душой с огромным на то желанием поверят.
Потому что у них просто не будет никаких «политико-культурных» или «культурно-ментальных» причин не поверить этому.

Это ведь в собственно политической культуре (культуре политики) необходимо общество — она без него жить не может, как рыба не может жить без воды. А с культурой власти — всё иначе. Она требует только крепкой «власти» («настоящего царя», «настоящего хозяина» и т. п.) и только «населения», которое живет исключительно благодаря этой «власти», благодаря ей не проваливается в бездну антисоциальности, хаоса, распада всего и вся.
А тут всё это как раз есть. И «крепко» есть.

Пример современной России тут вполне уместен.
Почему, в самом деле, русские массы осенью-зимой 2007 года так горячо обсуждали судьбу Путина (ой, уйдет — ой, не уйдет), почему так держались за него (лучше б остался), как черт за грешную душу?

Дело, конечно, не в лично Путине. На его месте мог бы быть иной — Пупкин, Попкин и пр.
Дело как раз в фигуре «государя», который («президент РФ») в культуре власти и в асоциальности есть Всё.
Как о том и сказал однажды (13 сентября 2007 года в пресс-центре газеты «Известия» на круглом столе «Преемник Президента: вопрос преемственности власти в России глазами молодежи и ведущих экспертов, политологов») «евразиец» и верный путинец Александр Дугин: «Путин — всё, Путин абсолютен, Путин незаменим».

Почему он есть новейшее русское «наше всё»?

Потому что он есть и «государство», и «власть», и сама «Россия» (как субъект мировой политики). И, конечно, по Глебу Павловскому, «наш единственный политический ресурс».
Потому что он же — единственный укорот для «дикого чиновника» на Руси.
И он же — единственное условие мало-мальски цивилизованной жизни в России, ибо он — задает правила.
Потому что более задавать эти правила — некому.
(Вот и выходит он, как то ни грустно, уже по-пушкински, тот самый "единственный европеец" на Руси).
И даже если это будут правила каннибализма, то и в этом случае «население» не сможет не быть ему благодарным: «Ну, вот, хоть какой-то в этом деле порядок навели, а то, понимаешь, жрут кого ни попадя, без разбору, беспредельщики».

Иначе говоря, русское массовое сознание «безобщественно» или асоциально — слово «общество» ему ничего не говорит. «Власть» — да, говорит. «Власть» — это важно.
Есть она (и крепкая) — хорошо, жить можно.
А нет её — всё, «надо срочно отсюда валить», «Россия гибнет» и пр., и пр.

Поэтому что будет, если сказать такому человеку, что в России нет общества, «открыть глаза» ему на реальность, которую он не видит?
А ровным счетом ничего.
Это было бы подобно тому, как если б кто-то сказал (если вспомнить известную фразу), что «сэр Джон умер» человеку, который даже и не подозревал, что этот самый сэр Джон вообще когда-то жил.

Поэтому русский массовый человек и не видит отсутствие общества в России. В том смысле, что его это отсутствие ни в малой степени не волнует. Это не его «формат». Что, опять же, логично, ибо вполне соотносится с ортего-и-гассетовым описанием массового человека вообще — он есть человек не-общественный, он есть человек асоциальный. Он «всего этого» просто не понимает.
«Общество кролиководов» или «общество садоводов» — это понятно (там рассада по дешевке).
А «просто общество»?
Пустое. Тут массовый человек зевает — он просто не знает, что с этим делать.

Поэтому все «разговоры за общество» русского массового человека или пугают (уж не масонскую ли ложу тут мне предлагают, не заговор ли какой против государства?), или просто раздражают, как раздражают всякого человека пустые разговоры о пустом, ненужном и неинтересном. А то и просто мешающем им жить, как комары летом на даче.

Потому что само слово «общество» у этого человека ассоциируются (сказывается негативный советский опыт) со скучными собраниями, членскими взносами или общественниками-сутяжниками. А уж такое словосочетание, как «общественная организация», и вовсе вызывает у него зевотно-скуловоротную реакцию и ощущение жеваной бумаги во рту.

Скажут: ну, так-де рассуждают «простые люди», «люди темные», viri obscuri. А есть-де люди интеллигентные и вот у них-де всё иначе. Скажем, понятие «гражданское общество» им хорошо известно.
Так ли?

Не так. И слово «интеллигент» отнюдь не есть антоним слова «массовый человек».
Напротив, многие интеллигентные люди суть как раз яркие его представители. И они тем ярче, что они умеют и писать, и говорить публично. Посему этот человек в них виден особенно хорошо.

Например, есть в России общепризнанный пример именно «интеллигентного политика» — Григорий Явлинский. Он рассуждает иначе?
Отнюдь нет, ровно так же: главное-де — «правильная власть», а всё остальное приложится. Пример таких его рассуждений — фраза, которую он, как рекламный слоган, твердил всякий раз, когда в 90-х годах активно общался со своими потенциальными избирателями. Он говорил: «Как голосуем, так и живем».

То есть, проблема, по Явлинскому, в том, что русский человек дурных «начальников» себе выбирает.
А вот кабы выбрал он себе хорошего, разумного и интеллигентного «начальника» (того же Явлинского, например), то есть, «хорошего «царя», так и сделалась бы совсем другая жизнь.
То есть, всё сводится опять к тому же — к «царю».

Так мыслит только он?
Нет, не только, но и самая, как принято полагать, «непримиримая оппозиция». Она, как оказывается, мыслит точно так же, что и пропагандисты наличной РФ-администрации, рядящие «президента РФ» в мантию российского «государя».
Так, Лимонов, несмотря и на свою европейскость, и на свой «большевизм», и на свой «радикализм», «радикально» же ищет всё того же самого — старого, русского «доброго царя». В своей «антипутинской» книжке под названием «Лимонов против Путина» он пишет: «России нужен добрый президент, кто людям в холода на обочине Садового кольца сам будет ватные пальто раздавать, к народу придет домой сам и поговорит по душам, и денег даст, своих».
И т. д. и т. п.

Недаром говорят, что противоположности сходятся (особенно если они мнимые).
Недаром говорят, что дичь (в данном случае русская «власть») и охотник (в данном случае русская «оппозиция»)– это одно и то же.

2). Какова вторая национальная особенность русско-массовой «интеллектуальной пошлости»?

Это, конечно, его вторичность, что и ясно, и очевидно. Ибо на то она и пошлость — пошлости без вторичности не бывает. По сути, это та же самая пошлость, но лишь с некоторой конкретизацией и указанием национальной специфики.

О чем тут речь?
Ну, как же.
Скажем, есть некая книжкина идея (неважно. Хорошо она или плоха, верна иль нет), которая была немногими худо-бедно понята, немногими же адаптирована к массовому пониманию (буквально опошлена, дабы легче пошла в массы) и массово же растиражирована. И так она стала частью массового сознания — стал для него «своею», стала способом, каким массовый чело объясняет себе реальность. Притом, понятно, с полной уверенностью, что это он делает «сам», что это он делает «самостоятельно». Просто прибегая к некоторым «научным» тезам и терминам.

Что в России может быть примером такой вторичности?
А за ним ходить далеко не надо. Это есть то, что можно назвать «русскими народным марксизмом», а если, по сути, то поп-марксизмом, марксисткой «попсой» или пошлым марксизмом». Или же, памятуя язык Ортеги-и-Гассета, просто «марксистской пошлостью» как разновидностью (подвидом) пошлости интеллектуальной.

Это сейчас самый популярный вид этой «пошлости», которая существует в России.
И это, естественно, есть сейчас единственный массовый способ рассуждения «о политике» вообще.

Как русский массовый человек объясняет себе мир?
Только при помощи этого способа мысли.
Только в рамках такого языка — пошло-марксистского.

Этот человек уверен, что жизнь может быть устроена только так — или «социализм», как (уверены русские массы) то было в России вчера, или «капитализм», как (уверены русские массы) то есть в России сегодня.
Иного способа понимать реальность, иного языка для разговора о ней и о своем её «понимании», у русских масс нет. Что и понятно: нет элиты — некому и новый, адекватный реальности язык создавать, некому говорить на нем о новой реальности. И, дабы вовсе не корчиться «безъязыкой» (по Маяковскому), улица говорит марксистскими пошлостями. Понятно, вовсе не сознавая, как тот господин Журден, «мещанин во дворянстве», что она говорит «прозой», то есть, марксистскими пошлостями.

Поэтому так, в пошло-марксиском формате, говорят сейчас в России все — и левые (что понятно и привычно), и правые (что характерно и показательно).
И примеров пошлого марксизма правых есть масса же. Точнее, всё, говоримое ими есть один большой пример ренессанса марксисткой пошлости, её второго на Русь пришествия. И, понятно, той самой вторичности, свойственной русскому массовому сознанию.

Отступ. 7.
1.
Например, как «реформаторы» и их помощники по работе с «населением» оправдывали издержки первого этапа «строительства капитализма» в России?
Они отбивались одной фразой из главного труда основоположника марксизма Карла Маркса — из его «Капитала». Они говорили, что всё это (воровство, мародерство, бандитизм, убийства, «наезды» и прочее) суть неизбежные издержки процесса. Они говорили посредством одной лишь цитаты марксовой — это-де есть «период первоначального накопления капитала».
А значит, так-де и по «науке» положено.
А иначе-де в такие «периоды» и не бывает. Ну, сказано же: «период» такой.

Звучало это, конечно, ложно вдвойне.
Первое: это было ложно по сути, ибо тут никто ничего не копил, но Немногие физические лица (строго по Шарикову), именно «всё» (особо вкусное) именно «взяли» и именно «поделили» — между собою же, Немногими.
Второе: это было ложно по ситуации, которая выглядела так, как если бы исламист доказывал необходимость джихада, ссылаясь, как на высший аргумент, не на Коран, но на священные писания ненавистных ему иудеев.

Но ни первое, ни второе тут никого не смутило — и в силу особенностей массового сознания, и в силу того факта, что и те, кто говорил, и те, кто их слушал, другого языка просто не знали и не знают.
О чем и речь, собственно.

2.
Например, как прежде в России (СССР) все мыслили марксовыми «формациями» («капитализм»-«социализм»), так и сегодня в России мыслят точно так же.

Например, как прежде в России говорили о «строительстве» правильной «формации», так и сегодня говорят ровно о том же и ровно так же — о «строительстве». И без всякой, заметим, иронии, но «до полной гибели всерьез».
Понятно, на сей раз речь идет о «строительстве» той «формации», которую ругали вчера, полагая её неправильной — «капитализма».

И так, на таком языке, говорят, скажем, люди из руководства «партии» под названием» Союз правых сил» (СПС) — те люди, которые обычно подчеркивают и свою антикоммунизм, и свой анти- или не-марксизм.

Например, вчера, беседуя с редактором «Завтра» Александром Прохановым, говорил о «строительстве капитализма» в России Анатолий Чубайс.

Например, сегодня, говоря о задачах, стоящих перед СПС, говорит о «достройке капитализма» в России их главный (по состоянию на осень 2007 года) политтехнолог некто Антон Баков. (Впрочем, это тот самый Баков, что вчера был гендиректором Металлургического завода им. А.К.Серова и активно «работал» с его активами и имуществом. Тот самый, что — согласно с черно-белой логикой русско-массовой вторичности, вчера был лидером «социалистического движения «Май» в том же городе Серове. Тот самый, что был автором идеи «Уральской республики», с которой одно время игрался Э. Россель. Тот самый Баков, что даже напечатал для этой «республики» её самостийные деньги — «уральские франки», прозванные в народе «ебаками». И т. д. и т. п.).

Ему же вторит, говорят о той же «достройке капитализма», другой лидер СПС Никита Белых. И он не без гордости называет этот тезис «фишкой», с которой СПС идет на «думские «выборы» 2007 года, полагая таким образом на них победить.

Кстати, что касается Бакова, то в его подаче идеологическая вторичности (или пошлость) приобретает практически фарсовый характер. Как бывает всегда, когда человек механически переходит от одного «изма» к другому, механически меняя знаки, производя буквальную инверсию былой версии.

Например, он, говоря о том, что «государство» в лице Путина и его бизнес-партнеров наступает на «капиталистические завоевания» в России, предлагает создавать на промышленных предприятиях «комитеты защиты капитализма» и налаживать между ними взаимодействие — по «сетевому методу». Что есть инверсия старой большевицкой идеи — создание «рабочих комитетов» на предприятиях и т. п.

Например, тот же Баков в газете «Московский Комсомолец» (28 мая 2007 года) говорит о своей позиции так: «…Пока мы не проведем «реабилитацию» капитализма в народном сознании, пока не вернемся к развенчанию коммунистических мифов, мы будем проигрывать. И может так случиться, что мы проиграем не только выборы, но и страну. Я не исключаю, что "левые" могут получить большинство в новой Госдуме и навязать своего кандидата в президенты. "Капиталистическое Отечество в опасности! Все на защиту капитализма!" — вот лозунги сегодняшнего дня».
И т. д. и т. п.

Что всё это такое?
Мысли и дела советских детей своих советских отцов, преемников их былой «интеллектуальной пошлости» в её марксисткой версии. Теперь эти дети поменяли у известных им «измов» знаки (черное велено считать белым, и наоборот), а значит, опошлили её еще раз — теперь она стала трижды пошлой (если считать этапы опошления последовательно: сначала это сделали русские марксисты-ленинцы, потом советские идеологи в СССР, потом антисоветские идеологи в РФ).
А как иначе?
На то он и герметизм, чтобы вечно блуждать в кругу этих двух сосен — двух марксовых «измов».

3). Какова третья национальная особенность русско-массовой «интеллектуальной пошлости»?

Это, конечно, — двоичность.
То есть, это примерно то, что давно уже в России называют «черно-белым мышлением».
Примерно то же самое, но не совсем то же самое.

О чем тут речь?
Речь идет о двойной двоичности — двоичности мысли и двоичности мышления, по которой это самое сознание эту мысль «думает», работает с нею.

Двоичность мысли (как предмета мышления) подразумевает, что в герметичном сознании есть две идеи — больше оно не вмещает, с тремя идеями она в силу двоичной схемы мышления (см. ниже) просто не может работать. Тут «третий лишний» точно — он просто рушит хрупкий двухопорный мир мысли русского массового человека.
Двоичность мысли — это, например, те самые «как бы» марксовы «измы», что живут в сознании русских масс.

Двоичность мышления (как способа думать) — это есть то, что думают русские массы об этих «измах».
А что они думают, известно: «или-или». Или «капитализм», или «социализм». Или черное, или белое. Или «как сегодня» («капитализм», опять же), или «как вчера» (опять же, «социализм»). «Иного не дано».
И, понятно, никакого собственного свободного поиска адекватного решения проблемы на основе её самостоятельного осмысления. Это-то уж точно — не массовый случай.
А дело масс — вечно блуждать между двух «сосен» в том лесу, куда их завели немногие их представители — «власть», «политики», адаптаторы, манипуляторы и т. д.
Тут уж точно — «иного не дано».

5.
Отсюда и ответ на вопрос, почему русские массы не видят очевидного.
Ведь все эти особенности свойственной им «интеллектуальной пошлости» действуют не поодиночке, но в режиме резонанса — они взаимопереплетаются, взаимодействуют, взаимно усиливают друг друга, словом, образуют резонансное триединство.
И, опять же, случай этих самых «измов» — хороший пример такого триединства.

Двоичность?
Как же, есть два «изма».

Вторичность?
Как же, эти измы не имеют никакого отношения к собственно марксизму, равно как и к реальности — они суть продукты массового же сознания, массовые представления о «капитализме» и «социализме». Это есть нечто похожее на прежние легенды и предания о Кащеевом царстве или, напротив, граде Китеже или заветном Беловодье с его молочными реками и кисельными берегами — сугубо фольклорные фантазии.

Словоцентричность?
Это свойство «интеллектуальной пошлости» органично взаимодействует с первыми двумя. Ведь массы за словами реальности и не видят, и самостоятельно её (тем более) не анализируют. Им достаточно одних лишь слов — «плохих» и «хороших».

Так, теперь они «знают», что вчера у них был «социализм». Это — «плохое» слово, ибо тогда было трудно с «товарами», их приходилось ждать, «доставать», искать и не находить того товарного изобилия, какое было там, на Западе.
Значит?
Значить, «социализм» — это плохое слово.
Значит, всё, что было вчера (коль скоро это «социализм») — плохо.
И плохо почти по словарному определению, ибо слово такое.

Так, теперь же массы знают, что сейчас у них «капитализм». (Ну да, не «социализм» же, коль он «отменен»?).
Теперь, полагает массовый человек, налицо все те признаки «капитализма», которые у этого человека сформировались еще в советское время. Это некий «микст» из сказки Юрия Олеши «Три толстяка», сочинения Самуила Маршака «Мистер-Твистер» («владелец заводов, газет, пароходов») и общего впечатления (давно ставшего «паттерном сознания») от зарубежного кино и просмотренных в детстве-отрочестве-юности иностранных глянцевых журналов с рекламными вклейками (виллы, автомобили, «джин-тоник», девушки и пр., и пр.).

Теперь массы не просто «представляют» себе «капитализм» — они живут в нем.
Теперь они обнаруживают в наличной русской асоциальности, наступившей в России после краха Партийного государства (а значит и всякого государства, коль скоро никакого иного государства в России не было), что они были правы в своих представлениях — такой-де он и есть.
Признаки асоциальности для русских масс стали признаками «капитализма».

Теперь они уже не «по идее», но «по жизни» знают, что это такое — «капитализм».
«Это когда» слабый погибает, а сильный выживает, кто смел, тот и съел, либо ты кого-то «имеешь», либо «имеют» тебя, и, вообще, «деньги не пахнут» (слоган, который годами победительно скандирует радио «Эхо Москвы») и «теперь каждый за себя», потому как «социализм, брат, кончился. Ку-ку».
И т. д. и т. п.
Перечень этих пошлостей можно длить долго, их слышали все и не раз.

Отступ. 8.
Впрочем, «капитализм», живущий в головах русских масс, можно и не описывать.
Можно просто посмотреть на поведение пресловутого Абрамовича, который на своем живом примере показывает, как именно понимает «капитализм» русский массовый человек (и неважно, что в данном случае этот человек еврейский, поскольку мы говорим о культурном типе, поскольку масса других, этнически русских «абрамовичей» думает и поступает точно так же, просто имена их не так «раскручены»).

Так, жил человек в советское время очень бедно и несчастливо (сирота, торговал с лотка на улице и пр.), но в новое время достиг известных высот и теперь реализует свою мечту о настоящей «капиталистической» жизни — так, как реализует.
Он ведь однажды поклялся стать богатым? Поклялся. И стал.
И вот теперь пользуется плодами своей клятвы исполнения.

Но это не «социализм» кончился — кончилась социальность, даже та небогатая и «неправильная» (Партийная), какая была.
И это вовсе не «капитализм» наступил (говорить так есть именно «пошлая глупость») — наступила асоциальность, та, которая манипулятивным образом выдается за некую «правильную формацию». По Марксу же.

Хотя понятно, что этот «капитализм» не имеет никакого отношения ни к собственно развитому современному обществу, которое существует в «цивилизованных странах», ни, понятно, к собственно книжному «капитализм», о котором писал в позапрошлом веке Карл Маркс.

Хотя понятно, что в Росси нет никакого «капитализма» (это сугубый фантазм и предрассудок русских массовых людей), а есть то, что есть, что только и может быть в тех условиях, в каких пребывает Россия.
А именно: в России есть то, что получается тогда, когда новый правящий «класс» (если уж и говорить на языке Маркса), а именно безнадзорное чиновство, освободившееся от всякого контроля над собою, устраивается в стране так, как ему удобно, используя при этом «русские народные» (массовые) представления о «капитализме» и для своего благоустройства-обогащения, и для своей легитимизации, и для своего оправдания.

Хотя понятно, что в России — не «капитализм», а асоциальность и её законная дочка (следствие) — самая обыкновенная олигархия (как строй). И потому это сущностно совершенно безъидейная (внеидеологичная) Олигархия (как люди).

Недаром в самих «политических» символах России царит такая, сводящая с ума стороннего наблюдателя, завораживающе бессмысленная эклектика: советская музыка гимна (бывшего «Гимна партии большевиков»), царские герб и знамя, а также еще один «символ государства» (Путин о себе) — «президент РФ», осеняющий себя по праздникам крестом в храмах бывший сотрудник КГБ, «чекист», так, «чекистами», и сейчас своих «коллег по цеху» по полном серьезе называющий.
И вся эта словесно-знаковая пошлятина только прикрывает и «легитимизирует» наличную олигархию в обоих её толкованиях.

Но это волнует мало русские массы.
Потому что они всего этого не видят — и не видят, соответственно, причин волноваться.

Да и как это увидеть, коли человек сам себя убеждает в том, что «действительное» (Гегель) отсутствует (его он не видит), а «недействительное» — наличествует (его он видит)?
Ведь тут работает то самое триединство русской массовой «интеллектуальной пошлости».

Словоцентричность?
Как же, назвали то, что есть, «хорошим» словом «капитализм», и русский массовый человек смирился. Ну, слово-то хорошее, «правильное»? Хорошее, «правильное».
«Значит», и дело хорошее, коль скоро оно так называется.

Вторичность и двоичность?
Как же, ведь иных вариантов обустройства мира массы не знают. Когда кто-то недоволен настоящим («брюзжит»), ему тут же отвечают «на автомате»: «Что же вы, обратно, в «совок» предлагаете вернуться, в «социализм»? Нет уж, нет уж. Мы уж лучше тут — всё-таки есть шансы». И т. д.

Потому очевидцы и не видят очевидного.
Это, конечно, не все причины их «слепоты» (будем корректны).
Но это — всё-таки причины, и немаловажные.

Отступ. 9. И ОПЯТЬ О «СОЦИАЛЬНОЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ»

Тут отчасти (подчеркнем, отчасти) и ответ на другой вопрос: почему русские массы, некогда ради этой самой «справедливости» сделавшие Ельцина «президентом РФ» (он ведь обещал бороться с «привилегиями»), сегодня в упор не видят нынешней русской «социальной несправедливости», прежде небывалой?

А не видят они её в силу всё тех же национальных особенностей массовой «интеллектуальной» пошлости».
И по той же причине те же массы оправдывают наличную «несправедливость».
Более того, теперь они просто уверены, что отныне никакой такой «социальной справедливости» и быть просто не может. И потому даже заикаться о ней — и «просто неприлично», и «просто пошло», и «просто глупо».
Какая тут «социальная справедливость», коли у нас объявлен «капитализм»?

А «капитализм», уверены массы, он такой: у кого деньги, у того и больше прав. И теперь «тот» за свои деньги может делать, всё, что ему заблагорассудится, покупая самые разные «привилегии». Так о чем говорить?
Не о чем.
Потому они о том и не говорят.
Потому сегодня они в упор не видят того, что их так раздражало вчера.

И, что тут самое забавное, они тут совершенно правы. Хотя о природе своей правоты вовсе и не подозревают. И она, конечно, не имеет никакого отношения к этому самому фольклорному "капитализму".
А правы они — объективно.
Действительно, искать сейчас в России социальной справедливости — глупо.
Почему?

Ясно, почему. Потому что эта справедливость есть вещь социальная (потому она так и называется) — она возможна только в социальности (в обществе, при наличии определенных общественных правил, ценностей и т. д.)
А в разобществе (в асоциальности, то есть) никакой справедливости быть не может в принципе — ни "социальной", ни какой иной. И тут уж точно: кто смел, тот съел, за кем сила, за тем и право — право сильного.
И потому всякие разговоры о справедливости в России, здесь и сейчас — это или явная ложь (со стороны тех, кто её обещает), или явная и беззаветная глупость (со стороны тех, кто этой самой лжи верит, кто этой самой справедливости ищет).

Так что, "народ прав", конечно.
В том смысле, что (паки и паки повторимся) это многоголовое чувствилище многого, как то и свойственно массам, не понимает, многое толкует вкось и криво, но многое же — "чутьем", "нутром", "брюхом" и пр. — чувствует очень точно и верно.
Хотя и дает в данном случае своему столько верному чувствованию совершенно неверное, квазимарксисткое обоснование.
"Пошлит", словом (описанным выше способом).